– Судья Квейд сказал, что считает это дело очень тяжелым не только из-за обстоятельств убийства, но и потому, что общество тогда неистовствовало и вело себя попросту безобразно, а следствие проводилось в лихорадочной спешке, поэтому нелегко быть уверенным в должном осуществлении судопроизводства, даже при справедливости вынесенного приговора.
– А он считает, что приговор несправедлив? – быстро переспросила Шарлотта, чувствуя одновременно надежду и страх.
Серые глаза Веспасии смотрели в упор.
– Он полагает, что справедливость была соблюдена, но не так, как следует.
– Вы хотите сказать, что Аарон Годмен был виновен?
– Боюсь, что так. Все совершалось в атмосфере, тревожившей совесть Телониуса; волновало его и то, что даже защитник Бартон Джеймс, по-видимому, не сомневался в вине своего подзащитного. Ведение дела соответствовало требованиям закона, но не более того. Весь город довел себя до такого состояния злобы и ненависти, что на улицах совершались акты насилия против евреев, которые никакого отношения к делу не имели, просто потому, что они были евреи. Было невозможно подыскать беспристрастных присяжных.
– Но тогда как же можно считать судебный процесс справедливым? – возразила Шарлотта.
– Полагаю, что так считать было нельзя.
– Но зачем же Квейд разрешил проведение судебного процесса? Почему он ничего не предпринял?
Сейчас в глазах Веспасии не было ни смешинки, ни тени снисходительности. Она сразу же бросилась защищать Квейда.
– А что, по-твоему, он должен был сделать?
– Я… я не знаю…
Внезапно Шарлотта почувствовала, что тон Веспасии изменился и во взгляде ее промелькнуло нечто такое… и вспомнила, что Телониус Квейд был ее старым другом. Шарлотта ни за что не хотела ссориться с ней. А ведь она невольно поставила под сомнение честь человека, к которому Веспасия питала симпатию и уважение. И, возможно, чувства эти были очень сильные…
– Извините, – поспешно сказала Шарлотта, – наверное, он просто ничего не мог поделать. Закон накладывает очень большие ограничения на своих служителей, да? Он вряд ли мог заявить о недостаточной корректности следствия, если все делалось в соответствии с законом.
Взгляд Веспасии немного смягчился.
– Он раздумывал над тем, не сделать ли что-нибудь самому и заставить защиту последовать его примеру. Затем решил, что не станет делать ничего недостойного по отношению к своему цеху вроде заявления о недоверии тому самому закону, который он должен был соблюдать, как того требововал его долг.
– О, – нахмурилась Шарлотта: чрезвычайная серьезность того, о чем говорила Веспасия, произвела на нее впечатление. – Если у судьи возникли такие мысли, тогда, значит, процесс был отвратителен, и судья проявил большую деликатность, взвесив все обстоятельства и оценив возможные последствия.
– Он необыкновенный человек, – ответила Веспасия, на мгновение опустив глаза и отведя их в сторону.
Шарлотта невольно улыбнулась, подумав о том, какого рода дружба связывала Веспасию и Квейда. Но, может быть, это была не дружба, а обоюдная нежность? Приятно думать об этом. Улыбка Шарлотты стала шире. Она любовалась прямой осанкой Веспасии, ее изящно причесанной головой. Тут же представила, как Веспасия спрашивает ее: «А что тебя забавляет?», но та молчала, только щеки ее окрасились румянцем.
– Я вам очень благодарна, тетя Веспасия, – нежно сказала Шарлотта, – благодарна за то, что вы расспросили обо всем мистера Квейда, хотя, по-видимому, ничего нового узнать не удалось.
– Нет, удалось, – возразила Веспасия. – Немногое и не имеющее непосредственного отношения к делу, но судья Квейд совершенно уверен, что Годмена во время заключения избивали. Когда он явился в суд, на нем были кровоподтеки слишком недавнего происхождения, чтобы считать их полученными во время ареста. А непосредственно перед арестом он был невредим.
– О господи! Какое безобразие… Вы думаете, его избили тюремные надзиратели?
– Возможно. Или полицейские, когда тащили его в каталажку, – взволнованно глядя на Шарлотту, ответила Веспасия. – Сожалею, но это не кажется невероятным.
– Вы хотите сказать, что он сам первый набросился на них?
– Нет, дорогая, этого я сказать не хочу. Полицейский, который арестовывал Годмена, совершенно не пострадал.
– О! – Шарлотта глубоко вздохнула. – Однако все это ничего не доказывает, не так ли? За исключением того, что в то время, как вы заметили, бушевали очень бурные и недостойные страсти…
Веспасия ждала.
– Действительно ли мистер Квейд косвенно дал вам понять, что полиция так отчаянно стремилась найти виновного и осудить его, идя навстречу желаниям общества, что она сознательно обвинила не того человека?
– Нет, – решительно ответила Веспасия. – Нет. Телониуса тревожил сам образ действий, манера, в которой велось расследование, лихорадочный всплеск эмоций и безразличие защиты к судьбе обвиняемого; но он верил в законность обвинения, верность свидетельств и справедливость приговора.
– Понимаю, – вздохнула Шарлотта. – Тогда, вероятно, нынче судья Стаффорд пытался доказать, что дело завершено как положено, а это значит, что его убили безотносительно к делу Блейна – Годмена. И тогда все-таки виноваты его жена или мистер Прайс.
– По-видимому, так. К сожалению.
Шарлотта пристально посмотрела на леди Камминг-Гульд, насколько уверенно она это говорит.
– Можно, однако, предположить, что кому-то есть что скрывать, причем нечто скверное, поэтому у этого «кого-то» были причины опасаться расследования Стаффорда, не зная даже, в чем оно заключается. Тем более если они знали… – Веспасия нахмурилась. – В любом случае он мог показаться кому-то слишком любознательным, и его убили. Допускаю, это может показаться не слишком вероятным…
– Может, – кивнула Шарлотта. – Однако нельзя начисто отрицать такую возможность. Думаю, мы должны продолжать расследование, как вы считаете? Я хочу сказать… – Она осеклась. Слишком многое принимается ею за данность. – Смогли бы мы что-то предпринять в этом отношении? – спросила она вкрадчиво.
– Не вижу, почему бы и нет, – улыбнулась Веспасия, одновременно забавляясь и радуясь вопросу. – Не вижу, почему бы и нет, но понятия не имею, каким образом, – и она вопросительно вскинула брови.
– Я тоже не знаю, – вздохнула Шарлотта, – но обязательно все это обдумаю.
– Не знаю, удастся ли тебе это, – тихо промурлыкала Веспасия, – но если бы я могла помочь, я бы с радостью это сделала.
– Не знаю, сможете ли вы, – усмехнулась в свою очередь Шарлотта.
Шарлотту раздирало сомнение, стоит ли рассказать Питту о визите к Веспасии. Если она сделает это, то муж обязательно спросит, зачем она так беспокоится об этом деле. И решит, что поступок Шарлотты продиктован симпатией к Джошуа Филдингу, который, возможно, причастен к убийству Кингсли Блейна и вследствие этого к смерти судьи Стаффорда. Она, конечно, будет пытаться убеждать его, что все это из-за Кэролайн, которая, как любительница драмы, не может оставаться равнодушной к самой атмосфере трагического убийства, но Питт очень скоро распознает уловку и сочтет ее мать неумной пожилой женщиной, недавно овдовевшей, одинокой и ставшей жертвой внезапной привязанности к более молодому, блестящему мужчине из совершенно другого сословия и с иным житейским опытом, который снова – и в последний раз – позволит ей ощутить себя молодой. Но объяснять все таким образом, пожалуй, слишком сентиментально. Питт, конечно, не станет осуждать Кэролайн – скорее выразит снисходительное сочувствие; но она не может так унизить мать… Шарлотта удивилась, как сильно она во что бы то ни стало стремится отстоять репутацию матери, как нестерпимо ей хочется защитить ее ранимую душу…