Питт чувствовал, насколько наэлектризована атмосфера в комнате, и вдруг понял так ясно, как никогда ранее, что за обстановка была тогда в суде: всепроникающий ужас, страх перед насилием и безумием и последующий яростный гнев. Смертельный холод повеял на Питта через пропасть пяти лет и охватил его целиком. До этого он пытался понять умом все случившееся, но вместо этого должен был использовать воображение и интуицию.
– Но почему вы так уверены, что это именно Годмен? – спросил Томас как можно спокойнее, хотя голос у него дрожал. – Если отвлечься от того, что у него был повод?
– Да потому, что его сразу же увидели, – ответил Патерсон, расправив плечи и вздернув подбородок. – Это определенно. Никаких недоразумений и сомнений быть не может. Он, этот наглый подонок, подошел к цветочнице, чтобы купить цветы. Хотел, наверное, отпраздновать, что учинил. – В голосе Патерсона опять послышалась глухая ярость. – Он стоял прямо под фонарем. Как бы там ни было, эта женщина потом его узнала. Она видела его лицо на афише и сразу же признала. И было это на Сохо-сквер, полмили не будет до Фэрриерс-лейн, через несколько минут после того, как все и случилось. Годмен соврал, когда говорил, что был около цветочницы на полчаса раньше.
– Понимаю. Значит, это вы нашли продавщицу цветов? Хорошая работа.
– Спасибо, сэр.
– А что делал во время убийства О’Нил?
– Был в игорном доме в полутора милях оттуда.
– Есть ли свидетели?
Патерсон вздернул плечи.
– Можно сказать и так. Он мог выйти оттуда незаметно, но его видели, когда он туда возвращался. Крови на нем не было, а ведь там, на месте преступления, ее было полно, – на лице Патерсона снова отразились ужас и отвращение, испытанные тогда, пять лет назад.
– А Филдинг?
– Пошел домой. Конечно, тоже никаких доказательств, – Патерсон пожал плечами, – но у нас не было оснований его подозревать, потому что Годмен определенно действовал в одиночку. Люди, что тогда были поблизости от переулка, твердо на этом стояли. Может, Филдинг уже знал об убийстве или после догадался, но его точно не было поблизости.
– Спасибо. Все предельно ясно.
– Это все, сэр?
– Думаю, что да.
Патерсон встал.
– Ах, вот еще одно, – быстро прибавил Питт.
– Да, сэр?
– Когда Годмена привели в зал суда, он был весь в синяках, словно кто-то его избил. Кто бы это?
Патерсон густо и жарко покраснел.
– Я. Он был не из сговорчивых заключенных.
Питт удивленно поднял брови.
– Он что, сопротивлялся?
– Нет, но если бы вы видели, что он сделал с Блейном, сэр, вы бы не стали спрашивать, потому что сами чувствовали бы то же самое.
– Понимаю. Спасибо, Патерсон. Теперь все.
– Да, сэр. – Сержант рывком выпрямился, отдал честь, круто повернулся и вышел.
В следующие два дня Питт терпеливо шел по следам Патерсона. Он очень легко отыскал Примроз Уокер, костюмершу Тамар Маколи, которая все еще работала в театре, занимаясь тем же делом. Она повторила Питту то, что говорила пять лет назад: Кингсли Блейн часто посещал мисс Маколи, а в тот вечер он подарил ей дорогое ожерелье. И очень подробно описала его: бриллианты, расположенные в виде ветви на черепаховом основании. Примроуз сказала, что мисс Маколи приняла подарок неохотно и только чтобы надеть на один вечер, а затем вернула. А мисс Уокер видела, как она его вернула? Конечно, нет, ее не приглашают на вечера с шампанским. И больше она ничего сказать не может.
Питт опросил ее из чистой формальности. В уме он уже давно решил, что она повторит давно сказанное и тем самым поддержит Тамар Маколи, а значит, и Аарона Годмена. Только одно слегка удивило Томаса: когда она говорила о Кингсли Блейне, ее лицо смягчилось; было очевидно, что она вспоминает о нем с хорошим чувством, и даже сейчас в ней не было никакого недоброжелательства по отношению к нему, хотя он предал женщину, которую она обслуживала.
И Уимбуш, швейцар в театре, повторил то же, что говорил с самого начала. Это был низенький, мрачный, длинноносый человек. Питт расспросил его о человеке, пославшем мальчишку с сообщением. Хотя этот человек стоял в тени, он все же показался Уимбушу довольно высоким и плотным.
– Нет, я не разглядел его как следует.
– Ну а еще что вы можете вспомнить? – Томас был настойчив. – Закройте глаза и снова представьте, как все это случилось. Постарайтесь вспомнить все последовательно. Вы стояли у выхода и хотели удостовериться, что все уже ушли и можно запереть дверь. Вышел Кингсли Блейн. Он был последним?
– Да, сэр.
– А что насчет мисс Маколи?
– Она ушла немного раньше. Мистер Блейн вернулся за перчатками, которые забыл на столе. Я остановил кеб для мисс Маколи, и она уехала, прежде чем вернулся мистер Блейн. Я сказал ему: «Доброй ночи, сэр», и он тоже хотел уехать и стал высматривать кеб, когда этот тощий мальчишка, лет примерно одиннадцати-двенадцати, подбежал к нему через улицу и сказал, будто у него есть для него известие от мистера О’Нила, который жалеет, что они поссорились, когда мистер Блейн выиграл пари. И не желает ли мистер Блейн встретиться с ним в клубе «Дауро» прямо сейчас, чтобы уж совсем помириться. – Швейцар повел узкими плечами. – Так что мистер Блейн сказал: «Да, конечно», поблагодарил мальчишку, дал ему два пенса и пошел по тропинке к Фэрриерс-лейн, несчастный он человек. Тогда я последний раз видел его живым.
– А тот, кто послал мальчишку с сообщением, он напоминал по виду мистера О’Нила?
Уимбуш состроил гримасу.
– Не могу этого сказать. Не могу также сказать, что он был как мистер Годмен. Просто тень какая-то, вроде большая, в толстом пальто, но видно было, что это человек не простой, или он показался мне таким.
– И все решили, что это человек, который должен знать мистера Блейна, – заключил Питт. Не надо допускать в сердце разочарование, но сейчас он чувствовал себя разочарованным.
– Ведь вы же спросили, что я помню, – уязвленно заметил чуткий к настроениям других людей Уимбуш. – Вот я и говорю, что он был, наверное, из благородных. В цилиндре и шелковом шарфе. Я помню, как на него упал свет, а на шее что-то забелело.
– А мистер Годмен тоже носил цилиндр и шелковый шарф?
– Только по каким-нибудь важным случаям. – Швейцар презрительно усмехнулся. – Он здесь работал, а даже господа на работу в цилиндрах и шелковых шарфах не ходят.
– А в ту ночь? – сказал Томас, стараясь, чтобы его голос звучал очень ровно. Ламберт, уж конечно, спросил бы об этом, если Патерсон не поинтересовался.
– Нет, но он мог взять цилиндр из костюмерной. Да так и говорили, что он его надел, хотя зачем ему могло это понадобиться? Но тогда никто этим и не думал интересоваться! Просто, мол, хотел быть позаметнее, так бы я сказал. У этих артистов все не так, как у людей. – Он закашлялся и хотел было сплюнуть, но, взглянув на Питта, передумал.