– А с чем еще работал Патерсон? – спросил Питт, приноравливаясь к шагу Ламберта, когда они шли по Бэттерси-Парк-роуд, туда, где могли нанять кеб, чтобы вернуться в участок.
– Над делом о поджоге. И была также пара дел об ограблении. Ничего особенного. Из-за этих дел никто не стал бы его убивать. Может, немного придушили бы в темном переулке или всадили нож в бок во время ареста. Но никто не явился бы к нему домой, чтобы вздернуть на веревке. Это безумие какое-то. Это все проклятая Маколи. Она на все способна из мести. – Он остановился и повернулся к Питту. Глаза его сверкали, лицо было несчастное. – Это она сошла с ума, это она охотится за людьми, которых считает убийцами брата!
– Она не смогла бы это сделать в одиночку, – ответил Питт, стараясь сохранять спокойствие. – Ни одна женщина не была бы в силах вздернуть Патерсона. Он большой, сильный, здоровый мужчина.
– Ну и что ж, – отрезал Ламберт, – значит, ей помогали. Она женщина умная, красивая, видная. Какой-то несчастный влюбился в нее, и она довела его до такого состояния, что он ей помог.
Старший инспектор говорил все быстрее, и Питт уловил в его голосе нотки истерии.
– А может, он сделал это по ее указанию, – продолжал Ламберт. – Найдите его, Питт, и докажите ее вину. Патерсон был хороший человек. Слишком хороший, чтобы умирать из-за таких, как она и ей подобные! Вы это, конечно, сделаете. Докажете, что это она. – Он вырвал руку и пошел по мокрой мостовой Бэттерси-бридж, по которой, стуча и гремя, носились взад-вперед экипажи.
Питт занялся долгим и утомительным расследованием убийства Патерсона. Медицинское заключение свидетельствовало, что «смерть наступила вследствие удушения от повешения», как и было видно с самого начала. Он умер накануне вечером. Причем скорее рано вечером, чем поздно.
Питт, разумеется, проверил, где в это время находился судья Ливси, и не удивился, что тот присутствовал на обеде, даваемом его коллегами по работе, и был на виду по крайней мере у дюжины людей. Не то чтобы Томас хоть на минуту предположил возможность его вины. Проверял он оттого, что так было положено по ходу расследования.
Гораздо больше его занимала мысль, что такого мог узнать Патерсон и почему столь отчаянно пытался поскорее встретиться с судьей. Касалось ли это дела об убийстве на Фэрриерс-лейн, как они с Ламбертом интуитивно предположили, или это было нечто иное?
Томас предоставил Ламберту заниматься опросом свидетелей, кто мог бы видеть кого-нибудь из входящих в дом, где жил Патерсон. А также тем, где могла быть куплена веревка, уликами, которые мог оставить преступник, следами, случайными клочками одежды и всем тем, что свидетельствовало бы о борьбе.
Сам же Питт пытался найти мотив такого явно бессмысленного преступления. Если оно связано с каким-нибудь недавним делом или объясняется личными причинами, тогда пусть Ламберт покопается во всех обстоятельствах. Но если убийство имеет отношение к Фэрриерс-лейн, тогда, значит, ответ можно получить, лишь расследуя то, прошлое дело.
Интересно, не пытался ли Патерсон связаться и с другими судьями, не только с Ливси? Может, он обращался и к остальным членам Апелляционного суда? Обратиться к Стаффорду, разумеется, Томас уже не мог. Сэдлер снял с себя всякую ответственность за прошлое и ничего бы ему не ответил. Бутройд слишком высоко ценил влиятельных друзей и прошлые связи, чтобы принять участие в таком непопулярном деле, как пересмотр дела об убийстве на Фэрриерс-лейн.
Оставался один Освин и, может быть, еще адвокаты, защищавшие Аарона Годмена, – его поверенный в делах и защитник на суде. Разумеется, надо было начинать опрос с них, если действительно появилось нечто новое, указывающее на несправедливость приговора или на участие в убийстве второго преступника.
Почему все-таки Патерсон обратился к Ливси? Считал, что тот обладает твердостью, принципиальностью или влиятельностью, которых нет у других?
Питт начал с того, что попросил свидания с судьей Грэнвиллом Освином, и был приятно удивлен, что тот сразу согласился.
Кабинет Освина оказался большим, длинным, неопрятным, заваленным книгами. Некоторые стояли в шкафах, другие грудами покрывали столы и возвышались на стульях. В кабинете было также несколько обитых бархатом кресел, совершенно не соответствующих прочим предметам обстановки, но в целом все выглядело удобно. На одной из стен были прикреплены театральные программки, другую украшали политические карикатуры Роулендсона [10] . Освин был человеком многообразных и широких интересов. На шкафу стояла прекрасная бронзовая статуэтка охотничьей собаки, на столе – пресс-папье из горного хрусталя.
Сам Освин оказался высоким добродушным человеком. Одежда на нем сидела плохо. Лицо его казалось Томасу знакомым, хотя он и был совершенно уверен, что прежде с Освином не встречался. Лицо судьи освещала улыбка, как будто он был искренне рад встрече.
– Дорогой мой, входите, входите. – Он приподнялся из-за стола и махнул рукой на самое почетное кресло. – Пожалуйста, садитесь. Устраивайтесь поудобнее. Чем могу быть полезен? Понятия не имею, но с готовностью выслушаю. – Он опять сел на место и улыбнулся.
Ходить вокруг да около или рассчитывать на эффект внезапности смысла не было.
– Я расследую причины смерти судьи Стаффорда, – начал Питт.
Лицо Освина омрачилось.
– Очень скверное дело, – ответил он, нахмурившись. – Очень, очень скверное. Не понимаю, что стало тому причиной. Такой почтенный человек… Думал, что у него нет ни одного врага. Значит, ошибался. – Он откинулся назад и положил ногу на ногу. – Что я могу вам сказать по этому поводу, чего бы вы уже не знали?
Питт тоже сел посвободнее.
– Он приступил к пересмотру дела об убийстве на Фэрриерс-лейн, вам об этом известно?
Лицо Освина потеряло теплое, дружелюбное выражение, в глазах промелькнула тревога.
– Нет, не знал. Вы уверены, что не ошибаетесь? Но там не было совершенно ничего, что бы стоило пересматривать. Мы самым тщательным образом изучили его, когда к нам поступила апелляция. – Он настороженно взглянул на Питта, еще больше откинулся на спинку кресла, опершись на подлокотники и сложив из пальцев домик. – Гораздо вероятнее, что он просто старался успокоить эту бедную Маколи. Она никак не желала забыть о деле, как вы знаете. Очень печально. Была очень предана брату и не могла поверить в его вину. Но для сомнений не было никаких оснований, понимаете ли. Совершенно никаких. Все было проведено законно и корректно.
– А каковы были основания для апелляции, сэр? – спросил Питт, словно ему было невдомек.
– О, медицинское свидетельство. Но то была просто формальность. Они должны были найти какой-нибудь предлог.
– И вы отнеслись к их апелляции тоже формально?
На лице Освина выразился ужас, и он уронил руки.