Тюрьма одиночного заключения на Сен-Жозефе. Поведение хорошее до освобождения».
– С таким досье, дорогой Папийон, – сказал комендант, когда я вернул ему папку, – держать вас здесь на полном пансионе для нас будет слишком беспокойно. Хотите заключить со мной пакт?
– Почему бы нет? Все зависит от того какой.
– Я не сомневаюсь, что вы тот человек, который сделает все возможное, чтобы убежать с островов. Хотя это и очень трудно. Но, может быть, вам это даже удастся. Теперь посмотрим на это дело с моей стороны. Мне осталось управлять островами пять месяцев. Знаете ли вы, во что обходится один побег коменданту? Голый оклад – один год. Так сказать, полная потеря колониальной надбавки; задержка отпуска на шесть месяцев и сокращение его в три раза. А если в результате следствия будет установлено, что побег стал возможен из-за небрежного отношения коменданта к своей службе, то он теряет нашивку. Видите, как это серьезно. Но, если я несу свою службу честно, я не имею права запереть вас в камере или бросить в карцер только потому, что вы можете убежать. Разве что остается придумать и навесить на вас какое-нибудь преступление. А этого мне не хотелось бы. И я не сделаю этого. Поэтому я хотел бы, чтобы вы дали слово не пытаться бежать до моего отъезда. Пять месяцев.
– Комендант, даю вам честное слово, что не убегу до тех пор, пока вы здесь, но если это не продлится более шести месяцев.
– Я уезжаю даже раньше. Значит, вопрос решен.
– Хорошо. Спросите у Дега, он знает, что я умею держать слово.
– Я тоже так думаю.
– Но услуга за услугу. Мне надо еще кое-что.
– Что именно?
– Мне хотелось бы в течение пяти месяцев, пока я здесь, овладеть некоторыми ремеслами, которые мне могут понадобиться в будущем. И чтобы мне разрешили сменить остров, если потребуется.
– Договорились. Но все останется между нами.
– Да, месье комендант.
Послали за Дега, который убедил коменданта, что мое место не среди лиц с хорошим поведением, а среди крутых ребят в блоке для особо опасных преступников, где размещались все мои друзья. Меня экипировали по полной арестантской форме, да комендант от себя дал две пары новых белых штанов и три новые белые куртки. Все это барахло было конфисковано в пошивочной мастерской.
И вот я иду в лагерь, нагруженный шмотками с иголочки, на голове красуется соломенная шляпа. До центрального лагеря меня сопровождает один багор. Чтобы попасть из небольшого административного здания в лагерь, надо пересечь все плато. Проходим мимо больницы для надзирателей, расположенной с внешней стороны четырехметровой стены, которая окружает всю зону. Идем вдоль стены. Огибаем почти весь этот огромный четырехугольник и наконец оказываемся перед главными воротами. «Исправительная колония – отделение остров Руаяль». Ворота, деревянные и большие, распахнуты настежь. Высота их почти шесть метров. Два караульных поста по четыре стражника. На стуле сидит сержант. Винтовок нет. Все вооружены револьверами. Насчитал также пять или шесть тюремщиков-арабов.
Когда я был уже в створе ворот, из караульных помещений вышли все стражники. Сержант-корсиканец сказал:
– А вот и новичок, классный парень.
Тюремщики-арабы уже готовы были меня обыскать, как он их остановил:
– Не копайтесь в дерьме, чтобы не воняло. Проходи, Папийон. В спецблоке у тебя наверняка много друзей. Они тебя ждут. Меня зовут Софрани. Желаю удачи на островах.
– Спасибо, начальник.
Выхожу на огромный двор, где стоят три большущих здания. Стражник подводит меня к одному из них. Сверху надпись: «Корпус А – специальная группа». Остановившись перед открытыми дверями, стражник выкрикнул:
– Дежурный!
Тут же появился старый зэк.
– Принимай новенького, – сказал стражник и ушел.
Я вошел в очень большое четырехугольное помещение, где проживало сто двадцать человек. По планировке оно напоминало общую камеру в Сен-Лоране: тот же железный брус по обеим сторонам прохода, железные стойки и решетки. Решетчатая стена прерывается проемами, в которых навешены решетчатые двери. Двери закрываются только на ночь. От бруса до стены здания натянуты парусиновые подвесные койки. Окрестим их гамаками. Эти так называемые гамаки удобны и гигиеничны. Над изголовьем каждого гамака две полки. Одна – для вещей, другая – для прочих принадлежностей: кружки, пищи и так далее. Между гамаками проходы шириной три метра. Люди здесь живут тоже небольшими группами «шалашами». Есть группы по два человека, а есть и до десяти.
Едва я вошел, как со всех сторон потянулись ко мне зэки. Все одеты в белое.
– Папи, иди к нам.
– Нет, лучше к нам.
Гранде взял мой мешок и сказал:
– Он будет жить в моем «шалаше».
И я пошел с ним. Подвесили и туго натянули мой гамак.
– Лови пуховую подушку, – сказал Гранде.
Я повстречал многих друзей: с Корсики, ребят из Марселя, несколько человек из Парижа, знакомых по Санте, Консьержери и конвою. Я несколько удивился и спросил:
– Вы разве не работаете в это время?
Мой вопрос несказанно всех рассмешил. Смеялись от души.
– О, запиши это где-нибудь большими буквами. Ребята нашего блока больше часа не работают, потом все расходятся по своим «шалашам».
Встреча была теплой. Я надеялся, что так будет и дальше. Одно меня поразило, чего я, признаться, не ожидал, – предстоящая жизнь «шалашами». Я отвык от групп и коллективов; значит, придется этому снова научиться, хотя, конечно, некоторый опыт, вынесенный из тюремных больниц, у меня имелся.
Затем случилось нечто из ряда вон выходящее. Вошел малый в белой униформе и с подносом в руках, накрытым безукоризненно белой салфеткой. Он выкрикивал:
– Бифштексы, бифштексы, кто хочет бифштексы?
Передвигаясь таким образом между рядами коек, он добрался и до нашего уголка. Остановившись, он откинул салфетку, и я увидел бифштексы, аккуратно разложенные рядами на подносе, ну прямо как в мясной лавке во Франции. Чувствовалось, что Гранде его постоянный клиент, потому что он не предложил, а сразу спросил, сколько надо.
– Пять.
– Крестец или лопатка?
– Крестец. Сколько с меня? Дай счет, поскольку нашего полку прибыло, и теперь все пойдет по-другому.
Продавец бифштексов вынул блокнот и принялся считать:
– Всего сто тридцать пять франков.
– Получи, теперь в полном расчете.
Когда малый ушел, Гранде сказал мне:
– Здесь, если нет денег, сдохнешь как собака. Но есть немало возможностей выкручиваться и всегда быть при деньгах.
На каторге «выкручиваться» означает добывать деньги. Лагерный повар, например, продает бифштексы из мяса, предназначенного заключенным. Получая на кухне тушу, он отрубает примерно половину и при разделке готовит из нее бифштексы, рагу и кости для бульона. Часть мяса продается надзирателям через их жен, а часть раскупается каторжниками, располагающими деньгами. Разумеется, повар делится частью вырученных денег с надзирателем, ответственным за кухню. Первым делом повар со своим товаром направляется в спецгруппу, блок А, то есть в наш корпус.