В заросших углах парка уже было холодновато, но на холмах воздушные потоки ослабевали, ложась на длинные склоны за шоссе. Лили и ее спутник достигли места, где лето еще продолжалось. Тропа вилась по лугу с разбросанными там и сям деревьями, потом ныряла в аллею, украшенную астрами и фиолетовой россыпью ежевики, и оттуда на пасторальных пространствах в дрожащем просвете меж листьев ясеня открывалась взгляду вся округа.
А дальше на аллее виднелись пучки папоротника и ползучие глянцевые травы на затененных участках; ветвистых деревьев там было больше, и тени сгущались в пятнистом сумраке буковой рощи. Деревья росли в отдалении друг от друга, перемежаясь мелкой порослью подлеска, поглядывая иногда на залитые солнцем лужайки или усыпанный плодами сад.
Лили не испытывала близости к природе, но обожала все уместное к случаю и вполне могла быть чувствительной к пейзажу, дополняющему ее собственные ощущения. Местность, простертая под холмом, казалась увеличенным подобием ее настроения в эти минуты, и она обнаружила в себе нечто похожее на покой и свободу этих необозримых пространств. На ближних склонах клены дрожали, как языки костра, ниже сгрудились серые сады, и повсюду виднелись зеленые дубравы. Две или три красные фермы дремали под яблонями, из-за холма выглядывал белый деревянный шпиль сельской церкви, а совсем вдалеке, в клубах пыли, бежало между полями шоссе.
— Давайте сядем здесь, — предложил Селден, когда они дошли до отвесного края скалы, над которой возвышались буки среди замшелых валунов.
Лили просто рухнула на камень, раскрасневшись от долгого восхождения. Она сидела неподвижно, ее губы приоткрылись от усталости, взгляд мирно бродил по прерывистому пейзажу. Селден растянулся у ее ног, нахлобучив шляпу, чтобы солнце не било в глаза, и, обхватив затылок руками, прислонил голову к скале. У него не было ни малейшего желания вызывать ее на разговор, ее часто дышащее молчание словно вливалось в общую тишину и гармонию. А сам он предавался ленивому наслаждению, скрывая острые грани чувств, как сентябрьский туман прятал землю у их ног. Но Лили, хоть и выглядела такой же спокойной, как и он, внутренне трепетала, переполненная мыслями. В эти минуты в ней сосуществовали две личности: одна — пьющая глубокими глотками свободу и возбуждение, другая — задыхающаяся в тесной и темной тюрьме страхов. Но постепенно вздохи пленницы ослабели, или другая ее ипостась стала меньше прислушиваться к ним: горизонт расширился, воздух уплотнился и свободный дух встрепенулся, готовый к полету.
Лили не могла сама объяснить это чувство невесомости, которое, казалось, поднимало и несло ее над залитым солнцем миром, раскинувшимся у ног. Любовь это, спрашивала она себя, или просто случайное сочетание счастливых мыслей и ощущений? До какой степени это чувство было обязано очарованию прекрасного полдня, запаху увядающего леса, мыслям о скуке, которой она бежала? Лили никогда не испытывала ничего подобного, ей просто не с чем было сравнить свои ощущения. Она несколько раз была влюблена в состояния или карьеры, но только однажды — в мужчину. Это было много лет назад, когда она впервые стала выходить и была поражена романтической страстью к юному джентльмену по имени Герберт Мельсон, голубоглазому, с волнистыми волосами. Мистер Мельсон, не обладавший никакими другими оборотными капиталами, поспешил использовать их в захвате старшей из мисс Ван Осбург; с тех пор он окреп и охрип, и любимым его занятием стали рассказы о своих детях. Даже если бы Лили вспомнила эти юные чувства, то вряд ли могла бы сравнить их с теми, которые овладели ею сейчас, и сходным было лишь ощущение легкости, свободы, подобное тому, какое она испытывала в вихре вальса или в уединении в оранжерее — тогда, в период ее короткого романа юности. Вплоть до сего дня это ощущение не повторялось: легкость, свечение свободы, но теперь это было нечто большее, чем необъяснимая, инстинктивная пульсация крови. Самым странным и очаровательным в ее чувствах к Селдену было то, что она их понимала, она могла указать каждое звено в цепи, их связующей. Хотя его популярность была не из самых шумных, скорее только среди близких друзей, она всегда знала, что он совершенно безразличен к известности. Его предполагаемая эрудиция обычно рассматривалась как незначительное препятствие к легкому общению, но Лили, которая гордилась своим широким кругозором в области литературы и всегда возила томик Омара Хайяма в саквояже, привлекало именно это его свойство, ибо она чувствовала, что оно выделяло бы его в обществе прежних времен. Более того, одним из его талантов была способность нести голову над толпой; хорошо отточенные, смуглые черты его лица в краю, где преобладали черты расплывчатые, намекали на его принадлежность к некой более утонченной расе, несли отпечаток сконцентрированного в нем прошлого. Экспансивные люди находили его суховатым, а совсем молодые девушки — саркастичным, но это настроение дружественного равнодушия, совершенно безразличного к утверждению своего преимущества, и было качеством, пробудившим интерес Лили. Все в нем соответствовало ее прихотливому вкусу, даже легкая ирония, с которой он реагировал на то, что казалось ей самым святым. Но больше всего, пожалуй, ее восхищала в нем способность излучать чувство превосходства, свойственное самым богатым людям, которых она когда-либо знала.
Последствием бессознательного нежелания расставаться с этими мыслями стали произнесенные со смехом слова:
— Ради вас я сегодня отменила два свидания. А сколько отменили вы?
— Нисколько, — ответил Селден спокойно. — Единственная цель моего присутствия в Белломонте — это вы.
Она взглянула на него с погасшей улыбкой:
— Вы действительно приехали в Белломонт ради меня?
— Конечно, только ради вас.
Ее взгляд потемнел, когда она задумалась.
— Почему? — пробормотала она с интонацией, не допускающей и тени кокетства.
— Потому что вы — изумительное зрелище, я всегда хочу видеть, чем вы заняты.
— Как бы вы увидели, чем я занята, если бы вас здесь не было?
Селден улыбнулся:
— Я не льщу себя надеждой, что мое присутствие сбило вас с пути даже на волосок.
— Нелепость! Ведь если вас здесь нет, то определенно я не могу гулять с вами.
— Нет. Но прогулка со мной — это для вас всего лишь иной способ использовать материал. Вы — художник, а я — всего лишь мазок краски, пригодившейся вам сегодня. Это часть вашего дара — способность, импровизируя, создавать обдуманные эффекты.
Лили снова улыбнулась: его слова были слишком проницательны, чтобы не затронуть ее чувство юмора. Ведь и вправду она предполагала использовать его присутствие для создания определенного эффекта. Или по крайней мере это был тайный предлог, найденный ею, чтобы не пойти на свидание с мистером Грайсом. Ее иногда обвиняли в торопливости — даже Джуди Тренор убеждала ее не спешить. Ладно, в этом случае она спешить не будет. Она позволит своему поклоннику подольше томиться в нетерпении. Когда долг и склонность сходились вместе, Лили не собиралась разлучать их. Она отказалась от свидания, сославшись на головную боль, ужасную боль, которая утром помешала ей отправиться в церковь. И ее вид на ланче подтверждал это. Она выглядела истомленной, прелестная в своем страдании, с флакончиком нюхательной соли в руке. Мистер Грайс не был привычен к подобным проявлениям, он, скорее, беспокоился о том, насколько хрупко ее здоровье, имея в виду далеко идущие планы на будущее своих потомков. Но победило сочувствие, и он умолил ее не выходить сегодня: он всегда считал опасным воздействие открытого воздуха.