Двуколка доставила подруг на квартиру Герти. Войдя в гостиную, Лили с приглушенным смехом упала в кресло: внезапно до нее дошел весь комизм ситуации, ведь оставленное тетей наследство с хорошей точностью покрывало ее долг Тренору. Необходимость срочно сбросить с себя этот долг снова решительно напомнила о себе после ее возвращения в Америку, и первое, что она сказала встревоженно склонившейся к ней Герти:
— Интересно, как скоро можно будет получить эти деньги?
Но мисс Фариш никак не могла отойти от темы наследства и дала волю своему негодованию:
— Ох, Лили, это так несправедливо! Это жестоко, и Грейс Степни должна понимать, что не имеет никаких прав на эти деньги.
— Любой, кто умел угодить тете Джулии, имеет право на эти деньги, — философски возразила мисс Барт.
— Но тетя была к тебе так расположена — и все так считали…
Герти вдруг осеклась с явным смущением, а мисс Барт посмотрела ей прямо в глаза:
— Герти, давай начистоту. Завещание составлено всего полтора месяца назад. Она слышала о моем разрыве с Дорсетами?
— Конечно, все слышали, что между вами произошла какая-то размолвка, какое-то недоразумение…
— И она слышала, что Берта вышвырнула меня с яхты?
— Лили!
— А знаешь, ведь именно так и было. Она сказала, что я пытаюсь женить на себе Джорджа Дорсета. Она сделала это, чтобы заставить его поверить, будто она ревновала. Не это ли она сказала Гвен Степни?
— Не знаю, я не слушаю всякие ужасы.
— А я должна их слышать, я должна знать, на каком я свете. — Она помолчала, а потом сказала насмешливо: — Ты заметила, как вели себя женщины? Они боялись меня отшить, пока думали, что я получу деньги, а потом отшатнулись от меня, как от зачумленной.
Герти молчала, и она продолжила:
— Я осталась посмотреть, что будет дальше. Все смотрели на Гвен Степни и Лулу Мельсон, я видела, как они наблюдают за тем, как поступит Гвен. Герти, я просто обязана знать, что обо мне говорят.
— Говорю тебе, я не слушала…
— Можно слышать и не слушая. — Она встала и решительно обняла Герти за плечи. — Герти, они собираются меня выкинуть?
— Твои друзья, Лили? Как ты можешь так думать?
— Кто кому друг в такие времена? Кто, кроме тебя, моя бедная доверчивая Герти? Один бог знает, в чем меня подозреваешь ты. — Она поцеловала Герти и зашептала капризно: — Ты никогда не изменишь свое отношение, но ты же и так потакаешь преступникам, Герти! Как насчет закоренелых, а? Потому что я совершенно неисправима, понимаешь?
Она выпрямилась во весь свой величественный рост, возвышаясь, как темный непокорный ангел над удрученной Герти, которая только и смогла пробормотать в ответ:
— Лили, Лили, зачем ты смеешься над такими вещами?
— Наверное, чтобы не заплакать. Но нет — я не из породы плакс. Я очень давно обнаружила, что от плача у меня краснеет нос, и это открытие помогло мне перенести множество обид в моей жизни.
Лили беспокойно обошла комнату, а потом снова села и подняла на взволнованную Герти сверкающий лукавый взгляд:
— Знаешь, я была бы не против получить это наследство. — Герти протестующе открыла было рот, но Лили повторила спокойно: — Вот именно, дорогая моя, потому что, прежде всего, эти люди не посмели бы тогда игнорировать меня, а если бы и так, это не имело бы значения, потому что я бы от них не зависела. Но теперь! — Ирония затуманила ее взгляд, и она склонилась к подруге, помрачнев лицом.
— Как ты можешь такое говорить? Конечно, деньги должны были достаться тебе, но, в конце концов, какая разница? Главное… — Герти помедлила и решительно продолжила: — Главное, что тебе нужно очистить свое имя, рассказать друзьям всю правду.
— Всю правду? — рассмеялась мисс Барт. — А что такое правда? Когда дело касается женщины, правда — это то, во что легче всего поверить. И теперь куда легче поверить в историю Берты Дорсет, чем в мою, потому что у нее большой дом и ложа в опере и быть с ней в хороших отношениях очень удобно.
Мисс Фариш все еще не сводила с подруги встревоженных глаз.
— А какова твоя история, Лили? Я не уверена, что хоть кому-нибудь о ней известно.
— Моя история? Я и сама не уверена, что знаю ее. Видишь ли, я никогда не задумывалась о том, чтобы заранее сочинить свою версию, как это сделала Берта, да если бы она у меня и была, я бы, наверное, не стала утруждаться, чтобы воспользоваться ею теперь.
Но Герти продолжала со спокойной убедительностью:
— Мне не нужна версия, придуманная заранее, я прошу тебя рассказать именно то, что случилось, с самого начала.
— С самого начала? — мягко передразнила ее мисс Барт. — Милая Герти, до чего же у добрых людей неразвитое воображение! Ведь все началось с моей колыбели, я полагаю, с того, как я росла, с того, что меня научили ценить. Нет-нет, я никого не виню в своих промахах, просто я хочу сказать, что это у меня в крови, от какой-нибудь злодейки-прародительницы, обожавшей удовольствия, восставшей против домашних добродетелей Нового Амстердама и возжелавшей вернуться ко двору Карлов! — Но Герти продолжала смотреть на Лили грустными глазами, и та сказала нетерпеливо: — Ты хочешь правды — что ж, вот тебе правда о любой девушке: как только о ней начинают судачить, ей конец, и чем больше она оправдывается, тем хуже. Добрая моя Герти, не найдется ли у тебя сигареты?
В душном гостиничном номере, в котором она нашла себе пристанище по возвращении в Америку, Лили Барт в тот вечер снова обдумала сложившуюся ситуацию. Это была последняя неделя июня, и никого из ее друзей в городе не было. Немногочисленные родственники, которые остались или возвратились, чтобы присутствовать на чтении завещания миссис Пенистон, уже после обеда снова упорхнули в Ньюпорт или на Лонг-Айленд, и никто из них не предложил Лили своего гостеприимства. Впервые в жизни она оказалась в полном одиночестве, не считая Герти Фариш. Даже в момент разрыва с Дорсетами она не ощущала себя так одиноко, поскольку герцогиня Белтширская, услыхав о катастрофе от лорда Хьюберта, немедленно предложила девушке свое покровительство, и под ее надежным крылом Лили имела почти триумфальный успех в Лондоне. Там она испытала сильнейшее искушение подольше задержаться в обществе, которое так и просилось, чтобы она его развлекала и очаровывала, и не уставало удивляться ее изумительным талантам в этой области. Однако Селден перед расставанием настоял на ее немедленном возвращении к тетке, и за то же ратовал приехавший в Лондон лорд Хьюберт. Лили не нужно было лишний раз убеждать в том, что покровительство герцогини — не самый лучший способ реабилитации в свете, к тому же, побаиваясь, что ее благородная защитница может в любую секунду сменить протеже, она неохотно приняла решение вернуться в Америку. Но, не пробыв на родном берегу и десяти минут, она осознала, что медлила слишком долго и ничего нельзя исправить. Дорсеты, Степни, Браи — все действующие лица и зрители драмы опередили ее со своими версиями происшествия. Да если и был хоть малейший шанс изложить свою, некое смутное презрение и нежелание удержали ее от этого. Она знала, что не могла рассчитывать на шанс объясниться или выдвинуть встречные обвинения, дабы вернуть прежние позиции. А если бы и могла, все равно отступила бы из-за того же чувства, которое удерживало ее от оправданий перед Герти Фариш, — это была какая-то смесь гордости и унижения. Несмотря на то, что Лили знала: Берта Дорсет безжалостно принесла ее в жертву, готовая на все, чтобы вернуть мужа, и несмотря на то, что ее собственное отношение к Дорсету было только дружеским, все же она прекрасно понимала, что, как жестоко заметила Керри Фишер, ее ролью в этой афере было отвлекать внимание Дорсета от его жены. Для того-то Лили и пригласили: такова была цена, которую она согласилась заплатить за три месяца роскошной, свободной и беззаботной жизни. Ее привычка решительно смотреть фактам в лицо в редкие моменты самоанализа не позволяла ей теперь придать случившемуся хоть каплю фальшивого лоска. Лили страдала из-за той самой преданности, с которой исполняла роль, предписанную ей по молчаливому соглашению, но эта роль была в лучшем случае некрасивой, и теперь она это видела во всех уродливых проявлениях собственного провала.