Перси воспитывался женщиной, уверенной, что она может навязать ему самые совершенные принципы. Все виды благоразумия и подозрительности были привиты к натуре, изначально недоверчивой и робкой, в результате чего миссис Грайс вряд ли нуждалась в обещании надевать галоши, и вообще казалось маловероятным, что ее сынок подвергнет себя риску прогулок под дождем. Достигнув совершеннолетия и вступив в права наследства на состояние, которое покойный мистер Грайс нажил на запатентованном устройстве, призванном не допускать свежий воздух в гостиницы, молодой человек продолжал жить с матерью в Олбани, но после кончины Джефферсона Грайса, когда еще одно огромное состояние перешло в руки сына, миссис Грайс решила: то, что она именовала «его интересами», требует присутствия Перси в Нью-Йорке. Посему она обосновалась в доме на Мэдисон-авеню, и Перси, чье чувство долга не уступало материнскому, целую неделю просидел в изящной конторе на Брод-стрит, где кучка невзрачных клерков с низким жалованьем до седых волос управляла состоянием Грайсов и где он был с благоговением посвящен в каждую деталь искусства накопления.
Насколько Лили знала, искусство это и было единственным занятием мистера Грайса, и ее можно простить за то, что она нашла задачу соблазнения юноши, которого держали на голодной диете, слишком легкой. Во всяком случае, она бесстрашно полагала, что полностью владеет ситуацией, поддавшись чувству безопасности и спрятав в дальний ящик все опасения насчет мистера Роуздейла и трудностей на пути к цели.
Остановка поезда в Гаррисоне не отвлекла бы Лили от этих мыслей, если бы она случайно не поймала раздраженный взгляд своего спутника. Мистер Грайс сидел лицом к двери, и она догадалась, что возмущение было вызвано появлением кого-то знакомого; это подтвердилось поворотами голов и общим возбуждением в вагоне, как и в случае появления ее самой.
Она узнала симптомы сразу же и не удивилась, когда ее поприветствовала на высоких нотах красивая женщина, вошедшая в вагон в сопровождении горничной, бультерьера и лакея, шатающегося под грузом чемоданов и кофров с одеждой.
— Ах, Лили, вы едете в Белломонт? Тогда вы, наверное, не уступите мне свое место? Но я же должна ехать в этом вагоне. Проводник, немедленно отыщите мне место! Может, кто-нибудь пересядет? Я хочу ехать с моими друзьями. О, как поживаете, мистер Грайс? Объясните ему, что я должна сидеть рядом с вами и Лили.
Миссис Джордж Дорсет, не обращая внимания на тщетные попытки какого-то пассажира с саквояжем протиснуться к двери вагона и сделать все возможное, чтобы освободить ей место, стояла в проходе, распространяя вокруг себя атмосферу раздражения, которую нередко создает в путешествиях красивая женщина.
Она была меньше и тоньше Лили Барт, без устали принимая разные позы, словно кто-то ее скомкал и продел сквозь кольцо, как волнистые шторы на окне, которые она трогала руками. Бледное личико миссис Дорсет, казалось, ограничивалось парой черных глаз, ее призрачный пристальный взгляд удивительным образом контрастировал с самоуверенным тоном и жестами, так что, как заметил один из ее друзей, она походила на бесплотный дух, занимающий большую часть комнаты, в которой пребывает.
Заметив наконец, что место по соседству с мисс Барт к ее услугам, она завладела им, расположив сопутствующий ей багаж и заодно сообщив, что прибыла утром из Маунт-Киско и час околачивалась в Гаррисоне без возможности выкурить сигарету, ибо ее бесчувственный супруг пренебрег своим долгом и не наполнил ее портсигар, когда они расставались утром.
— У вас, наверное, тоже ни одной не осталось, Лили? — жалобно спросила она.
Мисс Барт поймала ошарашенный взгляд мистера Перси Грайса, чьи губы никогда не осквернялись табаком.
— Что за нелепый вопрос, Берта! — воскликнула Лили, покраснев при мысли о заначке, забытой у Лоуренса Селдена.
— Почему? Разве вы не курите? И когда же вы бросили курить? Что… вы никогда… а вы тоже, мистер Грайс? Ах, конечно, как глупо с моей стороны… понимаю.
И миссис Дорсет откинулась на подушки с улыбкой, которая заставила Лили пожалеть, что рядом с ней нашлось свободное место.
Бридж в Белломонте обычно затягивался за полночь, поэтому, когда Лили пошла наконец спать, она играла уже чересчур долго.
Не горя желанием уединиться в своей комнате, она остановилась на широкой лестничной площадке и наблюдала за тем, что происходило в зале внизу. Засидевшиеся игроки сгруппировались вокруг подноса с высокими бокалами и посеребренными графинами, только что поставленного слугой на низенький столик у камина.
Зал был обрамлен галереей, которую поддерживали колонны из желтоватого мрамора. Высокие охапки цветущих растений раскинулись по углам на фоне темного лиственного орнамента, украшавшего стены. На малиновом ковре привольно дремали у камина два-три спаниеля и шотландская борзая, а свет большой хрустальной люстры посреди потолка играл в прическах дам и при малейшем движении вспыхивал искрами в гранях драгоценных камней на их украшениях.
Бывали минуты, когда Лили с наслаждением созерцала подобные сцены: они радовали ее чувство прекрасного и питали ее надежды именно так провести остаток своей жизни. Но бывало и по-другому, когда Лили вспоминала о том, сколь ограниченны ее собственные возможности. Сейчас она переживала именно такой момент, контраст был особенно остер, и она беспокойно повернулась вслед миссис Дорсет, сверкающей украшениями, как змеиными чешуйками, которая потянула Перси Грайса в укромное место за колоннами.
Не то чтобы мисс Барт боялась потерять свое новое приобретение в лице мистера Грайса. Миссис Дорсет может сколько угодно ослеплять и поражать его, но ей недостает ни умения, ни терпения, чтобы удержать его в ловушке. Она слишком самоуверенна, чтобы вникать в тайны его застенчивости, да и к чему ей искать приключений? Самое большее — развлечется один вечер, пользуясь его наивностью, потом он просто станет ей обузой. Миссис Дорсет знала об этом и была слишком опытна, чтобы его поощрять. Но одна лишь мысль, что другая женщина вот так берет под руку и тащит мужчину, куда ей вздумается, не имея на него никаких видов в будущем, бесила Лили Барт. Перси наскучил ей за целый вечер (она тут же вспомнила этот его гнусавый голос), но завтра ей не избежать общения с ним. Она должна продвигаться к успеху, должна выдержать еще большую скуку, с готовностью приспосабливаться и подлаживаться — и все это ради призрачной надежды, что он в конце концов удостоит ее чести умирать со скуки во время совместной семейной жизни.
Да, незавидная судьба, но как избежать ее? Какой у нее есть выбор? Быть собой — или стать Герти Фариш. Войдя к себе в комнату, где царил приглушенный свет и кружевной пеньюар ждал ее поверх шелкового покрывала на кровати, где вышитые шлепанцы грелись у камина, а гвоздики в вазе наполняли воздух восхитительным ароматом, где свежие газеты и журналы неразрезанными лежали на столике под лампой, Лили представила замызганную квартиру мисс Фариш с дешевыми удобствами и отвратительными бульварными газетенками. Нет, бедность и скудость обстановки не для Лили. Все ее существо просто создано для жизни среди роскоши, именно в таком окружении она нуждается, только в этом климате она может дышать. Но ей уже мало чужой роскоши. Еще несколько лет назад ее вполне устраивало, что она может получать ежедневные удовольствия, не заботясь о том, каков их источник. Теперь же Лили начинали тяготить обязательства, которые на нее налагались, она чувствовала себя лишь содержанкой среди великолепия, которое когда-то считала своей собственностью. Порой она осознавала, что от нее ждут своеобразной платы.