Именно после первого месяца войны всем стало окончательно ясно, что тонкая ткань мироздания прогнулась и мир сдвинулся с привычной оси.
Сначала редко, в единичных случаях, потом все чаще и чаще эльфы начали применять отравленные стрелы. Со стародавних времен лес таит в себе много загадочного и неизведанного, в том числе и множество природных ядов. Но никогда, ни на какой войне эльфы не пользовались отравой для того, чтобы уничтожать противника. Это противоречило самой их природе, их внутренней сущности. Так же как, к примеру, люди никогда не вырывали сердце врага и не оскверняли тела умерших в бою воинов. И то и другое было просто неприемлемо для тех, кто относился к содружеству светлых рас. Но лес горел, Хаос уничтожал все то, что было для них свято, и все чаще и чаще стали находиться отчаявшиеся, для которых не было больше никаких моральных барьеров, никаких запретов. Единичные случаи очень скоро переросли в массовое явление, и какая-то частица души леса умерла не только вместе со сгоревшими деревьями, но и в сердцах его защитников.
Яд действовал медленно, но необратимо и ужасно. Хватало даже легкой царапины, чтобы отравленный был обречен на верную мучительную смерть в ближайшие несколько дней. Тело жертвы распухало, разлагаясь буквально на глазах. Противоядия не существовало. Даже у легко раненных отравленными стрелами было всего два варианта. Они могли сами свести счеты с жизнью, или их милосердно добивали соратники по оружию.
После того как использование эльфами отравленного оружия приобрело массовый характер, даже равнодушные ко всему орки, никогда не обладавшие острым умом, отчетливо поняли, что ось мироздания сдвинулась. И чем бы ни закончилась эта война — мир безвозвратно изменится...
Однако громадный маховик чудовищного механизма был запущен, и ни уйти в сторону, ни просто спрыгнуть с движущейся машины было уже никому не под силу. Часы мироздания должны пробить полночь, что бы ни последовало за этим — начало нового дня или беспросветный мрак абсолютного Ничто.
— Да... Часы мироздания должны пробить полночь, — повторил я уже вслух, задумчиво вороша угли догорающего костра.
Короткие летние сумерки опустились на землю, чтобы через несколько стремительных минут быть погребенными под саваном ночи. В этих местах темнело чрезвычайно быстро.
Два месяца прошло с тех пор, как я присягнул на верность лордам Хаоса, а сколько событий стремительно пронеслось за это время пред моим взором... И не сосчитать.
Сама присяга прошла на удивление спокойно, чтобы не сказать обыденно. Не было никаких магических ритуалов и сверхъестественных явлений.
В палатке генерала Тиссена, после непродолжительных переговоров, мне был дан в руки свиток пергамента, содержимое которого я должен был четко и ясно прочитать вслух. Затем я надел перстень с печатью лордов Хаоса, который оказался мне как раз впору — то ли в силу своей магической природы, то ли просто это был стандартный размер, — и, приложив его к сердцу, поклялся в верности моим новым хозяевам.
Вся процедура в общей сложности заняла не более десяти минут. И если бы не легкое покалывание в груди после того, как были произнесены последние слова клятвы, можно было подумать, что все происходящее — не более чем детская игра.
Однако и мне, и всем присутствующим было прекрасно известно, что это не игра. Отныне и навсегда я поклялся в верности лордам Хаоса, скрепив договор осколком своей души.
Именно этот момент и можно считать для меня началом войны.
Войны, которая взорвала изнутри тонкую ткань мироздания, навсегда и безвозвратно изменив привычный для всех нас мир.
Асидды, наполовину ящерицы, наполовину люди, обладающие, подобно хамелеонам, способностью менять окраску тела, издавна основали гильдию убийц, услугами которой пользовались все без исключения расы и народы. У ассидов не было абсолютно никаких национальных предрассудков или, скажем, религиозных запретов, поэтому они с одинаковой легкостью брались выполнить поручение как от лагеря светлых рас, так и от лагеря темных. Так сказать, вершили правосудие и «во имя добра», и просто по чьей-то прихоти. Для этих беспринципных холоднокровных созданий золото имело постоянный цвет — желтый, и именно количество «презренного металла» влияло на решение — принять заказ или нет.
Первое покушение на мою жизнь совершила именно гигантская ящерица-хамелеон. Случилось это через месяц после вступления нашего отряда в войну.
Меньше чем за тридцать дней мы совершили двухсоткилометровый переход в глубь вражеской территории и успели принять участие в одной крупной битве и нескольких мелких стычках.
Первая ожесточенная битва закончилась, если так можно выразиться, боевой ничьей: светлые расы отступили, но отступили вполне организованно, оставив на поле боя несколько тысяч убитых. При этом столько же или чуть меньше потеряла наша сторона. Двадцатитысячный экспедиционный корпус генерала Тиссена, состоявший, как я уже говорил, в основноя из имуров, потерял почти треть боеспособного состава.
Это еще не было падением в прямом смысле слова, ведь мы сражались бок о бок с имурами, людьми-кошками, а не с орками, гоблинами или другими адскими тварями, поэтому люди под моим началом чувствовали себя более или менее сносно. Но первый шаг был сделан, и возврата после него уже не было. Впрочем, лично для меня все дороги назад были отрезаны не с первой стрелой, выпущенной в сторону воинов Альянса, а сразу после принятия клятвы. Даже при желании я не мог бы пойти против своих новых хозяев: осколок души, скрепивший наш договор, был надежным залогом моей преданности.
До этого дня в лагерь людей, которые стояли отдельно от имуров, никто не заглядывал. Но после первой большой битвы ко мне пришел старый знакомый, парламентер Динкс, и, осведомившись для приличия о потерях среди моих людей (в тот раз мы лишились всего пятерых: лучники, как правило, или несут минимальные потери, или уж гибнут почти все), перешел к главному разговору, ради которого он и пришел.
— У командования есть все основания полагать, — начал он, — что участие твоих людей в боевых действиях на стороне Хаоса важно не только с военной точки зрения, но и с морально-пропагандистской. Не один и не два человека перешли на нашу сторону, а сразу целая тысяча.
— Ты что, пришел мне еще раз напомнить о предательстве? — Я даже не пытался изображать вежливость.
— Из всей нашей многочисленной армии, наверное, только я в полной мере осознаю истинную подоплеку твоего поступка и в глубине души даже испытываю определенное к нему уважение...
Мне было совершенно наплевать, кто и что испытывает по отношению ко мне и моим людям, поэтому, вместо того чтобы проникнуться дружескими чувствами к существу, лично столкнувшему меня в бездонную пропасть Хаоса, я бесцеремонно ответил:
— Меня не интересует твое мнение, и уж меньше всего я нуждаюсь в «дружеском сочувствии» от кого бы то ни было. Поэтому, если у тебя есть что сказать, говори прямо сейчас.
— Не исключено, что тебя попытаются убить. — Он понял, что приятельской беседы не получится, и перешел прямо к сути дела.