Я так уверовал в могущество своей воли, что не задумался ни на секунду — а мои ли это мысли?..

Перепрыгивая через ступеньки, я поспешил наверх, в спальню брата. Там быстро скинул пальто, пиджак, развязал галстук. Уселся на кровать. Посидел немного, лег и стал смотреть в потолок. Я не хотел закрывать глаза, но был еще слишком слаб на самом деле и вскоре незаметно заснул.

Всего на миг, казалось, и тут же проснулся — охваченный томлением, которое нельзя было назвать неприятным. И нисколько меня не удивившим. Темнота как будто ожила. Она мерцала под моим взглядом, обволакивала теплом, сулившим плотские радости, хотя рядом не было никого, кто мог бы их доставить.

Явилась мысль о брате, но сразу исчезла, словно ее выдернули из сознания невидимой рукой.

Я помню свои метания в постели, бессмысленный смех — для меня, человека сдержанного, дело невозможное, почти непристойное. Думать я был не в состоянии. Подушка под щекой казалась шелковой, темнота сладостно обвивала меня, ласкала плоть, дурманила разум, вытягивала силы. Я чтото бормотал, сам не знаю что, изнемогая от наслаждения, едва не теряя сознание.

Но, почти уже ускользнув в забытье, вдруг почувствовал, что в комнате кто-то появился. Кто-то, кого я знал на самом деле и совсем не боялся. Напротив, ждал все это время, томясь нетерпением.

И ко мне подошла она — девушка с портрета.

Ее окружало голубое сияние, которое, впрочем, тут же померкло. В моих объятиях очутилось теплое, трепещущее тело. И больше я ничего не видел и не помнил, кроме все затмившего чувства — чувства, сотканного разом из влечения к ней и отвращения; низменного, но неодолимого вожделения. Раздираемый надвое, я всецело предался тем не менее противоестественной страсти. Повторяя снова и снова, про себя и вслух, одно имя.

Кларисса.

Сколько времени я утолял эту страсть, не знаю. Я утратил всякое представление о нем. Мне все стало безразлично, и бороться с собой было бесполезно. Мной полностью завладело, как и моим братом, омерзительное создание, порожденное мраком ночи.

Но каким-то непостижимым образом мы вдруг оказались уже не в постели, а внизу, в гостиной, и закружились в неистовом танце. Вместо музыки звучал тот пронзительный, пульсирующий гул, пугавший меня прежде. И казавшийся музыкой сейчас, когда я сжимал в объятиях призрак мертвой женщины, не в силах оторвать глаз от ее прекрасного лица и не в силах перестать ее желать.

Раз, прикрыв на мгновение глаза, я ощутил внутри себя жуткий холод. Но стоило открыть их — и все прошло, я снова был счастлив. Счастлив? Нет, сейчас я выбрал бы другое слово — околдован. Во власти наваждения, лишавшего меня способности думать.

Мы танцевали. Рядом кружились другие пары. Я видел их, но не могу описать, как они выглядели, во что были одеты. Помню лишь лица — белые, сияющие, с мертвыми неподвижными глазами и темными провалами ртов.

Круг, еще круг и еще. У входа появился мужчина с большим подносом в руках. И — внезапная темнота. Пустота и тишина.

VII

Проснувшись, я не чувствовал в себе сил подняться.

Я был в одном нижнем белье, весь мокрый от пота. Одежда, явно сорванная второпях, валялась на полу. Скомканные простыни и одеяло лежали там же. Видимо, ночью я сошел с ума.

Свет, лившийся из окна, был мне почему-то неприятен. Я закрыл глаза, не желая видеть утра. Повернулся на живот, спрятал голову под подушку. Вспомнил манящий запах ее волос и содрогнулся от охватившего меня вожделения.

Но спину стал припекать добравшийся до нее солнечный луч, и встать все-таки пришлось. Недовольно ворча, я подошел к окну, задернул шторы.

Стало лучше, но не намного. Вернувшись в постель, я зажмурился и накрыл лицо подушкой.

Я чувствовал свет.

Трудно поверить, но я его действительно чувствовал, даже не видя, как чувствуют его ростки, пробивающиеся из-под земли. И мне все больше хотелось темноты. Словно ночному зверьку, не терпящему света, но случайно оказавшемуся среди дня без укрытия.

Я со стоном сел, огляделся, кусая губы, по сторонам. Что делать, чем занять себя в мучительном ожидании? Стал дуть на свечу, которая и без того не горела, прекрасно понимая всю бессмысленность своих действий, но все же дуя, пытаясь погасить невидимое пламя, ускорить возвращение ночи. Возвращение Клариссы.

Кларисса.

Сам звук этого имени заставил меня снова содрогнуться. Не от муки и не от счастья — обоих сразу. Я встал, надел халат брата и вышел из спальни. Ни голода, ни жажды, ни других физических нужд я не испытывал. Ходячий труп, безгласный пленник, закованный в кандалы и не желающий из них вырваться.

У лестницы я остановился, прислушался. Попытался представить — она идет мне навстречу, теплая, трепещущая, окруженная голубым сиянием. Кларисса. Закрыл глаза, стиснул зубы.

И похолодел от страха. На краткое мгновение я опомнился.

Но тут же снова превратился в пленника. Я вдруг ощутил себя частью дома, такой же неотъемлемой принадлежностью его, как балки и окна. Его беззвучное сердцебиение слилось с моим, и я стал одним целым с ним, постиг его прошлое. Почувствовал, как руки людей, когда-то живших здесь, касаются перил, подлокотников кресел, дверных ручек, как ступают по полу невидимые ноги. Услышал смех над давным-давно отзвучавшими шутками.

Видимо, тогда-то моей душой и завладели пустота и безмолвие, которые меня окружали и которых я не замечал, околдованный, завороженный видением теней прошлого. Я перестал быть живым человеком. Я умер, и только тело еще дышало и двигалось, последнее препятствие на пути к блаженству.

Мысль о самоубийстве явилась сама собой, не взволновала меня и не испугала. Пришла и сразу исчезла, но я принял ее с полнейшим хладнокровием. Жизнь после жизни — вот цель. А нынешнее существование — ничтожная помеха, для устранения которой достаточно касания бритвы. Капли яда. Отныне я — господин жизни, потому что мне решительно все равно, жить дальше или умереть.

Ночь. Ночь... Когда же она наступит наконец? Я услышал собственный голос, жалобный, хриплый, стонущий:

— Почему день тянется так долго?..

И на мгновение опять пришел в себя. Ведь то же самое говорил Сол!

Я заморгал, растерянно огляделся по сторонам, не понимая, что со мной. Что за наваждение на меня нашло? Я должен вырваться... но, не успев подумать об этом, я снова оказался во власти жутких чар.

Застыл в мучительном оцепенении, на тонкой грани между жизнью и смертью. Повис на тонкой нити над бездной, которая раньше была недоступной для моего понимания. Теперь я все понимал, видел и слышал. И обладал силой обрезать эту нить. Выбор принадлежал мне. Я мог висеть и дальше, покуда нить не растянется постепенно и не опустит меня медленно в чудесную, зовущую тьму. А мог, не продлевая мук ожидания, покончить с нитью одним ударом, упасть и оказаться рядом с Клариссой. Навсегда. Вновь ощутить ее тепло. Ее холод. Ее сводящую с ума близость. И смеяться вечность вместе с ней над миром живых.