— Что?
— Я говорю где все?
— Дома,— ответил начальник.
— Но сегодня среда,— удивился мистер Кетчум.— Разве у вас... магазины не открыты?
— Плохая погода,— пояснил Шипли.— Нет смысла.
Мистер Кетчум взглянул на желтовато-бледное лицо начальника, но поспешно отвел взгляд. В желудке снова распускало щупальца холодное предчувствие. «Ради бога — что это такое?» — спросил он себя. Уже в камере ему было достаточно плохо. Здесь, в этом море тумана, было еще хуже.
— Ну да,— услышал он свой срывающийся голос.— Здесь только шестьдесят семь жителей, не так ли?
Начальник ничего не сказал.
— Сколько... с-сколько лет Захрию?
Он услышал, как в тишине сухо хрустнули суставы пальцев начальника.
— Сто пятьдесят лет,— сообщил Шипли.
— Так много,— продолжал разговор мистер Кетчум. Он с трудом сглотнул: немного болело горло. «А ну,— приказал он себе,— расслабься!»
— Почему его назвали Захрий? — Слова лились неуправляемым потоком.
— Его основал Ной Захрий.
— А-а. А, понимаю. Видимо, тот портрет в участке?..
— Верно,— подтвердил Шипли.
Мистер Кетчум моргнул. Так то Ной Захрий — основатель поселка, по которому они едут...
...Квартал за кварталом. При этой мысли у мистера Кетчума что-то тяжело опустилось в желудке. В таком большом поселке — и почему только 67 жителей? Он открыл было рот, чтобы спросить, да не смог. Ответ мог быть не тот.
— Почему только?..— Слова все равно вырвались, прежде чем он сумел остановить их. Тело содрогнулось от услышанного.
— Что?
— Ничего, ничего. То есть...— Мистер Кетчум судорожно вздохнул. Делать нечего — он должен знать.— Почему только шестьдесят семь?
— Они уезжают,— ответил Шипли.
Мистер Кетчум заморгал. Ответ разрядил напряжение. Он нахмурился. Ну, что еще надо? Отдаленный, старомодный Захрий мало привлекает молодое поколение. Массовый отток в более интересные места неизбежен.
Толстяк поудобнее откинулся на спинку сиденья.
— Конечно же. Подумать только, как я хочу выбраться из этой тоски зеленой,— рассуждал он.— А ведь я даже не живу здесь.
Привлеченный чем-то, его взгляд скользнул вперед, сквозь ветровое стекло. Через улицу был протянут транспарант: «СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ — БАРБЕКЮ! [25] » Праздник, решил он. Наверное, они каждые две недели буянят, шумно обмениваются неуклюжими комплиментами или устраивают оргии по починке сетей.
— И все же — кто такой Захрий? — Молчание снова давило на него.
— Морской капитан,— произнес начальник.
— О-о?
— Охотился на китов в южных морях.
Вдруг Мэйн-стрит кончилась. Полицейская машина свернула влево на грязную дорогу. Из окна мистер Кетчум разглядывал скользящие мимо тенистые кустарники. Слышен был лишь звук напряженно работающего двигателя да шум вылетающих из-под колес смеси гравия и грязи. Что, судья живет на вершине горы? Он сменил точку опоры, тяжело вздохнув.
Туман начал рассеиваться. Мистер Кетчум различал траву и деревья — все с сероватым оттенком. Сделав очередной поворот, машина оказалась обращенной к океану. Мистер Кетчум посмотрел на оставшийся внизу матовый ковер тумана. Машина продолжала поворачивать — и вот они снова увидели перед собой вершину холма.
Мягко покашливая, мистер Кетчум спросил:
— Дом... гм, этого судьи — там?
— Да,— подтвердил начальник.
— Высоко!
Машина продолжала ехать по узкой грязной дороге по спирали, поворачиваясь то к океану, то к Захрию, то к мрачному, оседлавшему вершину холма дому. То был сероватобелый трехэтажный особняк, на каждом крыле — по башенке. Мистер Кетчум посчитал, что вид у него столь же древний, как и у самого Захрия. Машина повернула, и он опять увидел прикрытый корочкой тумана океан.
Мистер Кетчум взглянул на свои руки. Что это — игра света или они действительно трясутся? Он попробовал сглотнуть, но горло оказалось сухим, и он предательски закашлялся. «Так глупо»,— рассудил он. Нет абсолютно никакого повода. Он сжал руки.
Машина преодолевала последний подъем на пути к дому. Мистер Кетчум почувствовал, что у него перехватывает дыхание. «Я не хочу идти»,— пронеслось в голове. Он ощутил неожиданное стремление выскочить из машины и бежать. Мышцы с готовностью напряглись.
Закрыв глаза, он завопил про себя: «Ради бога, прекрати это!» Ничего страшного здесь нет — кроме его искаженного представления. Это же нынешние времена: все поддается объяснению и люди обладают здравым смыслом. У людей в Захрии тоже есть здравый смысл: некоторое недоверие к горожанам. Это их месть, вполне приемлемая обществом. В этом есть смысл. В конце концов...
Машина остановилась. Распахнув дверцу со своей стороны, вышел начальник. Протянув руку назад, полицейский открыл дверцу для мистера Кетчума. Толстяк обнаружил, что у него онемела нога. Пришлось для опоры схватиться за верх дверцы. Он ступил на землю.
— Уснул,— пояснил он.
Никто не реагировал. Мистер Кетчум, прищурившись, посмотрел на дом. Не опустилась ли на место темно-зеленая штора? Он вздрогнул и испуганно вскрикнул, когда его тронули за руку, и начальник показал жестом на дом. Все трое направились к нему.
— У меня, гм... боюсь, у меня с собой не много наличных,— сообщил он.— Надеюсь, подойдет и туристический чек.
— Да,— подтвердил начальник.
Поднявшись по ступенькам крыльца, они остановились перед дверью. Полицейский повернул большую латунную ручку звонка, и мистер Кетчум услышал внутри звонкий голос колокольчика. Сквозь занавеску на двери он различил очертания вешалки для шляп. Скрипнули доски, когда он переступал с ноги на ногу. Полицейский позвонил еще раз.
— Может быть, он... сильно болеет,— вяло предположил мистер Кетчум.
Ни один из двоих даже не взглянул на него. Мистер Кетчум ощутил напряжение мышц. Оглянулся через плечо: смогут ли догнать, если побежит? С отвращением повернул голову обратно. «Заплатишь штраф и уедешь,— терпеливо объяснил он себе.— Только-то и всего: заплатишь штраф и уедешь».
В доме задвигалось что-то темное. Мистер Кетчум вздрогнул: к двери приближалась высокая женщина.
Открылась дверь. Женщина оказалась худой, на ней было длинное, до пола, черное платье с белой овальной брошью на шее. Лицо — смуглое, изборождено тончайшими морщинами. Мистер Кетчум автоматически снял шляпу.