Энквист хотел еще раз увести монаха от философии к деталям мирской жизни, но осекся. Кажется, Джозеф-Багабанди сам выбирался на прямую тропку, выговариваясь за несколько лет молчания. Бес с ним, пусть потом заказчик сам продирается через рассуждения умирающего отшельника – «балалайка» блондина исправно писала диалог.
– «Кромлех» попытался принести Цифру в мир живых людей, в мир горячей плоти и бьющихся сердец.
Голос Колорадо стал тише. Казалось, он вообще перестал замечать вооруженного винтовкой чужака, которого считаные минуты назад почитал своим палачом.
– Пытался доказать сотням тысяч собратьев по Цифре, что учение Эммануэли Нейк – не просто свод мантр для обретения эйфорического всевластия. Мы пытались убедить людей поверить так, как я сейчас верю в собственную карму, rubio. Открыть пульс Цифры, ее силу. «Кромлех» верил, что настоящий триумф человека не в потреблении, а в осознании мощи. И поклонении, если угодно…
– Вы строили идола. – Энквист вынул из «разгрузки» пачку сигарет. Закурил, выдыхая через ноздри. – Золотого тельца, не так ли? Что же опасного в капищах новой веры?
– То, – с вызовом прищурился Колорадо, и на мгновение Хуго разглядел под его обновленной личиной прежнего ломщика – энергичного, целеустремленного, верящего в собственную правоту, – что идолы иногда оживают…
Затем глаза тритона погасли, голос поблек.
– Мы хотели, чтобы у Пророка в руках был не только меч, но и факел. Свеча, если угодно. Способная сплотить нейкистов не ради деструктивного начала, но ради единства. Глупо, не правда ли? Само появление сети и тотальная компьютеризация общества раскололи человечество, превратив в одиноких эгоистов, прозябающих за экранами «раллеров». А мы хотели обратить процесс вспять… О, гордыня… ом мани падме хум!
Он несколько раз перебрал четки, что-то бормоча под нос. И Энквист, к собственному удивлению, отчего-то не решился торопить монаха с его неуместным ритуалом.
– Вот дар Цифры, говорили мы… Вот золотые, высеченные на скрижалях слова Поэтессы. Давайте же сольем их в единое целое, шагнем на новую ступень.
Взгляд Колорадо затуманился, когда тритон взялся вспоминать.
– Знаешь, как рассуждал Плотник, hombre? Он говорил, что слияние с Цифрой не означает полного ухода сознания в виртуальность. Транс – возможно. Кратковременная медитация – наверняка. Но молитва Иисусу Лоа, Аллаху или Будде не означает смерти и мгновенного переноса души куда-то вовне. Плотник всегда любил этот мир. Все рассуждал, как он прекрасен и насколько всецело принадлежит людям. И верил, что Цифра сможет пропитать нас в реале, сделать богаче духом и подарить веру в чудо. Не в суррогат Пророка, но в настоящее чудо, рожденное симбиозом двухсот пятидесяти шести разогнанных «поплавков»…
– Кто такой Плотник? – вклинился Хуго, все чаще вспоминая беседу Керамики и Невроза. – Еще один тритон? Он жив?
– Так звали руководителя «Кромлеха», – честно сознался Багабанди. – Уверен, что он давно мертв, но когда-то был идеологическим движителем группы. Говорили, он осмеливался перечить самому Пророку…
– Плотник решил сотворить чудо? – Швед затянулся сигаретой, бросив быстрый взгляд на скучающего, но не терявшего бдительности Шигеру Кодо. – Ты говоришь о создании искусственного интеллекта?
Монах фыркнул, даже брызнув слюной, что никак не вязалось ни с его обликом, ни с манерой речи. Дружелюбно замотал головой, призывая не обижаться на реакцию. И вдруг разразился приступом лютого кашля, сотрясающего тело до последней косточки. Держа четки в левой руке, свободной вынул из куртки платок, промокнул губы.
– Нет, amigo. – Колорадо осторожно прочистил горло, словно его тряхнули не спазмы «синдинового» кашля, а докучала обычная простуда. – Сама вероятность сотворения ИИ – миф наивных машинистов и благодатная тема для фантастов… Возможно, так же, как первые критики авиастроения, я не вижу дальше собственного носа, но… Я бывший ломщик. Машинист, при этом не самый дурной гравер. И я заявляю, что искусственный интеллект – просто сказки. В комп, каким бы мощным он ни был, невозможно вложить то, что даровано человеку высшими силами. Наше стремление возвыситься и низменные страсти, нашу алчность, любовь, сострадание и жажду власти.
Энквист решил не комментировать, но тут же вспомнил о первой ошибке ученых, несколько минут назад озвученной самим тритоном. Притушил окурок о подошву высокого ботинка, спрятал в карман.
– «Кромлех» действовал иначе, – с легкой улыбкой продолжал облегчать душу Джозеф Мартинес, комкая в пальцах влажный платок. – Мы не пытались смоделировать мозг и сознание человека. Не пытались сделать так, чтобы компьютер подражал человеку, действовал, как человек, и мыслил, как человек. Мы пытались отыскать его собственную грань самосовершенствования. Нащупать его личный вектор развития, относясь к электронике, как к полноценной участнице игры, которую люди называют жизнью.
– Такие попытки осуществлялись и раньше. Задолго до появления «балалаек» и «поплавков», – позволил себе ремарку «горностай», задумчиво качая головой.
Разговор одновременно утомлял его и продолжал увлекать. Вероятно, впервые за время расследования у хозяина появится столь интересная и достойная анализа информация.
– Верно, – кивнул монах, пряча платок и снова перебирая четки. – Мы изучили опыт первопроходцев. Перепахали основы математической лингвистики. Изучили теории о кремниевых формах жизни, особенностях накопления информации изначально неживыми объектами. Подключили лучших психологов, нейробиологов и социологов. Но Плотник был очень умным, anciano. Он сразу предвидел, что даже если влить в титаническую совокупность «поплавков» и чипов базу данных о науках мира, подчинив алгоритмам creatura, то максимум, на что можно рассчитывать – на рождение великого ученого. Но не гения. Потому что только человеческий мозг может нащупать в океане пустоты нечто новое, чем не оперирует ни одна база данных. А мы искали искру божественного, поэтому…
В разговоре наступила пауза, заполняемая лишь вздохами порывистого ветра и стуком костяных шариков в тонких пальцах Колорадо. И когда Хуго был готов снова подтолкнуть монаха к недосказанной мысли, тот сам взглянул ему в глаза.
– Искусство, – сказал он, будто это все объясняло. – Мы влили в свою супермашину все, что человек когда-то знал о прекрасном, как понимал его и к чему стремился. Две с половиной сотни «поплавков», объединенные в единую систему трудом десятков граверов, проштудировали сотни трактатов о художественных стилях. Провели математическое препарирование пропорций, «золотых сечений», науку смешивать краски и класть мазок. Миллионы мировых шедевров, заурядных картин, незавершенных эскизов и наивных детских каракуль были разобраны на пиксели, проанализированы, сплетены и заложены в единое уравнение. Эмоции испытуемых мы тоже бросили в общий котел: экстаз, негодование, упоение и умиротворение от просмотра той или иной картины. Машина впитывала и впитывала. Она искала грань, за которой хороший рисунок отличается от божественного.