— Они теперь живут вместе, — сказал Хэнк, заткнул вино пробкой и вновь отпугнул того же мужчину от холодильника. — Или что-то вроде этого.
— Вы чувствуете? — сказал Мехмет. — Как будто надвигается что-то большое…
— Думаю, в твоем случае это похмелье.
— Да ладно вам! Я что, похож на пьяную натуралку в гей-баре?
— Даже не догадываюсь, что ты хочешь этим сказать.
— Что-то на горизонте. Что-то, к чему все вот это… — Мехмет передразнил жест Хэнка со штопором, указав на толпу гостей, — постепенно движется. Что-то большое. Прекрасное и, я не знаю, ужасное… — Он оперся о барную стойку. — Помяните мое слово.
— Непременно помяну. — Хэнк подхватил напитки и направился в гостиную.
— Эй, погодите-ка! — окликнул его Мехмет.
— Что?
— Аманда попросила вас пообщаться со мной, потому что я турок?
Хэнк задумался, потом сказал:
— Скорей она просто намекнула.
— Вот вы где! — воскликнула Аманда, заглянув в спальню Джорджа.
Кумико ела руками нечто похожее на рис из большого блюдца.
Аманда подтолкнула вперед Джея-Пи:
— Ничего, если он здесь немного поспит?
Кумико кивнула на груду курток и плащей, которыми завалили кровать:
— По крайней мере, не замерзнет.
— Восемь сорок три! — считал Джей-Пи цифры с электронного будильника у изголовья.
— А по-французски?
— Папа говорит, что время не французское. Что время всегда только английское.
— Так или иначе, солнышко, тебе давно пора спать. — Аманда утолкала его под чье-то длинное пальто, и он тут же натянул на себя еще несколько других, закутавшись до самого носа. — Не задохнись.
— Ладно.
Она повернулась к Кумико:
— Он выключится через минуту, вот увидите.
— Очень славный малыш, — сказала Кумико.
— Да. Спасибо.
Кумико ткнула пальцем в блюдце:
— А я вот наслаждаюсь минуткой покоя. Прячусь от гостей, чтобы вернуться на вечеринку отдохнувшей.
— Всем так не терпится вас увидеть. Всем этим чужим людям с деньгами.
— Не думаю, что это взаимно…
Обе улыбнулись, и Кумико не сказала ничего, только съела щепотку риса. Это была их первая встреча с тех пор, как Кумико подарила Аманде табличку, и Аманду буквально разрывало от желания рассказать ей все, что она сдерживала в себе так долго. Это напоминало ей дни, когда она возвращалась из школы домой до самой макушки напичканной новыми знаниями и ей так отчаянно хотелось поделиться ими с мамой и папой, что оставалось загадкой, почему она до сих пор не взорвалась и все это не вывалилось на обеденный стол вперемешку с кишками, мозгами и кровью. Она часто думала, не случается ли подобное с единственными в семье детьми; что, возможно, будь у нее братья или сестры, они бы давно выбили из нее подобный энтузиазм. Она погладила уже заснувшего Джея-Пи по макушке и спросила себя: в день, когда смерть постучит у ее порога, вернется ли он домой, чтобы рассказать ей о динозаврах или треугольниках?
Но с чего начинать разговор с Кумико? С вопроса, переехала ли она к Джорджу? Или что за люди собрались внизу и собираются ли все они теперь стать частью их жизни? Или откуда возникли образы на табличке, которую Кумико подарила ей, и почему они вселяют в нее такую беспомощную, больную, агонизирующую надежду? Или почему она плачет при одной только мысли об этом? И почему перестала плакать от мыслей о чем бы то ни было еще?
И где была Кумико так долго? Куда запропастилась? Где ее носило? Где?! И как можно так страшно скучать по человеку, которого до сих пор видел только однажды?
Когда же она открыла рот, все, что вырвалось из него, было даже не «спасибо за табличку», а просто:
— А что это вы едите?
— Это похоже на сладкий рисовый пудинг, — ответила ей Кумико, но подняла палец, упреждая ее кивок. — Только не то, что ты думаешь. Кое-что из моего детства.
— Рецепт вашей мамы?
Кумико покачала головой:
— Мама была не самым лучшим поваром. Хочешь попробовать?
— О нет, спасибо, — сказала Аманда, хотя не могла отвести от тарелки глаз. — А вы теперь живете с моим отцом?
Кумико выдержала паузу, чтобы прожевать кусочек «пудинга».
— Это ведь не страшно?
— Конечно нет, — сказала Аманда. — Неожиданно немного, но…
— Но что?
— Да ничего. Просто вы буквально… выбили его из седла. Нашего Джорджа.
— Надеюсь, как раз этого я не делала, — сказала Кумико, отправляя в рот очередную щепотку риса. — Джордж для меня — все равно что скала в океане.
— А вы при этом волны?
В ответ Кумико опять улыбнулась. Но тут же снова нахмурилась:
— Твоя подруга…
— Подруга?
— Та, которую ты сегодня привела.
Лицо Аманды скривилось, в глазах промелькнула тревога.
— Ну, она мне совсем не подруга…
— Правда?
— Мы вместе работаем. У нее случился нервный срыв, я ее пожалела и позвала в гости. Надеюсь, это не страшно.
— Срыв?
— Да. Словно кто-то завел ее изнутри, да так сильно, что треснули шестеренки. Очень странно. Извините меня. Я должна была у вас спросить…
— Не волнуйся, если поступила так по доброте. Точно не хочешь попробовать? Так и заглядываешь мне в блюдце.
— Все толстые женщины делают это. Смотрят на еду.
Лицо Кумико вдруг стало удивленным — и, как ни странно, сердитым.
— Ты — не толстая, — отрезала она. — Ты, которая говоришь правду даже себе во вред, как ты можешь этого не видеть?
— Я пыталась пошутить, — быстро сказала Аманда. — Я вовсе не думаю, что я…
— Вот этого я никогда не пойму, — перебив ее, продолжала Кумико. — Неспособность людей видеть себя отчетливо. Видеть то, чем они являются на самом деле, а вовсе не то, на что они боятся походить или, наоборот, походить мечтают. Почему вам никогда не хватает того, кто вы есть?
— Кому? Мне? Или всем вокруг?
— Если б вы могли видеть о себе только правду…
— Тогда б мы не были людьми.
Кумико вдруг остановилась — так внезапно, точно ей влепили пощечину, и, как ни странно, словно даже чему-то обрадовалась:
— Неужели? Ты, правда, так думаешь?
— Я думаю, быть человеком — значит сильно к чему-то стремиться, — ответила Аманда. — Сильно чего-то желать. Сильно в чем-то нуждаться. И почти всегда это есть в нас. Такая разновидность яда, который отравляет все вокруг.