– Мне еще надо повидаться с Сибил Джерард, – сказал он наконец, – однако может статься, что я буду в состоянии предоставить вам информацию по упомянутой вами формуле. Или даже ее копию. Я не могу давать никаких твердых обещаний, пока не побеседую с упомянутой леди, наедине и не торопясь.
Арсло молчал, его застывшие глаза глядели куда-то очень далеко, сквозь Олифанта.
– Мы можем это устроить, – кивнул он наконец.
– Насколько я понимаю, она не под стражей?
– Скажем так, мы знаем обо всех ее передвижениях.
– Вы оставляете ей видимость свободы, ни на секунду не выпуская из виду?
– Совершенно верно. Если мы возьмем ее сейчас и она ничего не покажет, ниточка оборвется.
– Ваши методы, Арсло, как всегда, безупречны. И когда может быть устроена эта встреча? Око, давление, грохот пульса в ушах.
– Сегодня вечером, если пожелаете, – сказал месье Арсло из Полис-де-Шато, чуть поправляя широкий, шитый золотом галстук.
* * *
Стены “Кафе де л'Юнивер” украшали живописные полотна, зеркала с гарвировками и эмалированные таблички, прославляющие вездесущую продукцию Перно.
Картины представляли собой либо кошмарную мазню, выполненную, похоже, в подражание машинной печати, либо странные геометрические экзерсисы, приводящие на ум беспрестанное движение кубиков кинотропа. Наблюдались здесь и некоторые творцы этих, с позволения сказать, произведений искусства: длинноволосые парни в бархатных беретах, чьи вельветовые брюки были перемазаны краской и табачным пеплом. Но основная часть посетителей – если верить спутнику Олифанта, некоему Жану Беро, – состояла из кинотропистов.Эти аристократы Латинского квартала либо выпивали за круглыми мраморными столиками в компании облаченных в черное гризеток, либо разглагольствовали о теоретических вопросах перед небольшими группками своих коллег.
Беро, один из мушаров [144] Люсьена Арсло, называл кинотропистов“тусовка”. Одетый в коричневый, радикального галльского покроя костюм, свеженький и розовощекий, как молочный поросенок, он запивал мятный ликер минеральной водой “Виттель” и немедленно вызвал у Олифанта острую неприязнь. Кинотрописты предпочитали абсент. Олифант, благоразумно ограничившийся красным вином, с любопытством наблюдал за ритуальными перемещениями стакана, графина с водой, кусочка сахара и ложечки, похожей на миниатюрный совок.
– Абсент – самый верный путь к туберкулезу, – высказался Беро.
– Почему вы считаете, что мадам Турнашон может появиться сегодня в этом кафе, Беро?
– Она на короткой ноге с тусовкой, – пожал плечами мушар. – Мадам бывает и у Маделон, и у Батиффоль, но только здесь, в “л'Юнивер”, она находит нечто вроде дружеского общения.
–И почему бы это?
– Потому что она была любовницей Готье [145]. Нужно учитывать, месье, что он был тут чем-то вроде принца. Связь с Готье неизбежно ограничила ее контакты с обычным обществом. Он научил ее французскому – тому немногому, что она знает.
– А что она, по-вашему, за женщина?
– Довольно красивая, но вот только, – ухмыльнулся Беро, – холодная, как рыба. Не симпатичная. Типичная англичанка.
– Когда она появится, Беро... – еслиона появится, – вы немедленно удалитесь. – Беро недоуменно вскинул брови:
– Напротив, месье...
– Вы уйдете, Беро. Откланяетесь. – Отмеренная пауза. – Испаритесь.
Накладные плечи коричневого костюма приподнялись.
– Вы скажете кучеру, чтобы он меня ждал, и стенографисту тоже. А как этот стенографист, Беро, у него приличный английский? Мой друг – мой очень хороший друг – месье Арсло заверил меня...
– Да, вполне приличный! И месье... – Беро вскочил так быстро, что едва не опрокинул стул. – Это она!
Женщина, входившая в “л'Юнивер”, выглядела модной парижанкой вполне приличного достатка. Стройная и светловолосая, она была одета в темную шерстяную юбку с кринолином, легкий, того же тона плащ и шляпку, отороченную норкой.
Пока Беро спешно ретировался в глубины кафе, Олифант встал; глаза женщины, очень живые и очень синие, поймали его взгляд. Он подошел к ней со шляпой в руке и поклонился.
– Прошу прощения, – сказал он по-английски. – Мы не представлены, но мне нужно срочно поговорить с вами по очень важному делу.
В огромных синих глазах проступало узнавание. Узнавание и страх.
– Сэр, вы принимаете меня за кого-то другого.
– Вы – Сибил Джерард.
Нижняя губа женщины дрогнула, и Олифант испытал внезапный прилив сильной, совершенно неожиданной симпатии.
– Я – Лоренс Олифант, мисс Джерард. Вы находитесь в большой опасности. Я хочу вам помочь.
– Это не мое имя, сэр. Позвольте мне пройти. Меня ждут друзья.
– Я знаю, что Эгремонт предал вас. И я понимаю, в чем заключалось его предательство.
При звуке этого имени Сибил вздрогнула, и Олифант на мгновение испугался, что сейчас придется бежать за нашатырным спиртом, однако она тут же взяла себя в руки и какую-то долю секунды внимательно его изучала.
– Я видела вас в “Гранде”, – сказала она наконец. – Вы были в курительной с Хьюстоном и... Миком. У вас была рука на перевязи.
– Прошу вас, – сказал он, – присядьте за мой столик.
В противоречии с недавними словами Беро, Сибил заказала себе absinthe de vidangeurна вполне сносном французском.
– Вы знаете Ламартина [146], певца? – спросила она.
– К сожалению, нет.
– Это он его изобрел. “Абсент золотарей”. Я не могу теперь пить абсент по-другому.
Появился официант с напитком, смесью абсента и красного вина.
– Тео всегда его заказывал, и меня приучил, – сказала Сибил. – А теперь вот он... уехал. – Она выпила – красный бокал у красных губ. – Я знаю, что вы хотите увезти меня назад. И не пудрите мне мозги – уж фараонов-то я знаю как облупленных.
– Я совсем не намерен возвращать вас в Англию, мисс Джерард...
– Турнашон. Я – Сибил Турнашон. Француженка по браку.
– Ваш муж здесь, в Париже?
– Нет. – Сибил открыла граненый стальной медальон, висевший у нее на черной ленточке, и показала Олифанту дагерротипированную миниатюру красивого молодого человека. – Аристид погиб под Филадельфией, в этом кромешном аду. Он сражался на стороне Союза добровольцем. Он был самый настоящим, не такой, каких придумывают клакеры...
Сибил смотрела на крошечное изображение с неподдельной грустью, хотя Олифант догадывался, что она и в глаза не видела Аристида Турнашона.
– Насколько я понимаю, это был брак по расчету.
– Да. А вы приехали, чтобы увезти меня назад.