Он был несправедлив к селедке. Вонял, как выяснилось, сам Дворец, вонял тухлой рыбой или чем-то похуже. Сквозь запах мыла, оставшийся в холле после утренней уборки, на мгновение пробился – и тут же снова исчез – таинственный, словно от какой-то дохлятины, смрад. Как на скотобойне? Да, похоже, только тут еще непонятная едкая примесь – не то уксус, не то еще какая-то кислота. Направляясь к столу дежурного, чтобы забрать свою почту, Мэллори мучительно припоминал, где же это он сталкивался с подобным зловонием прежде.
Немолодой, очумевший от жары клерк приветствовал его со всей возможной почтительностью – щедро раздаваемые чаевые всегда и везде обеспечивают уважение обслуживающего персонала.
– А что, в моем ящике ничего нет? – удивился Мэллори.
– Слишком он мал, доктор Мэллори. – Клерк нагнулся и вытащил из-за конторки большую проволочную корзину, до краев заваленную конвертами, журналами и посылками.
– Да-а, – протянул Мэллори. – И ведь день ото дня все хуже и хуже.
– Цена славы, сэр, – сочувственно кивнул клерк. Мэллори был ошеломлен.
– Считается, вероятно, что я буду все это читать...
– Позволю себе смелость сказать, сэр, что вам стоило бы нанять личного секретаря.
Мэллори хмыкнул. Он питал отвращение к секретарям, камердинерам, дворецким, горничным – лакейство унижает человека. Когда-то его мать прислуживала в одной богатой сассексской семье. Было это давно, еще до радикалов, но рана никак не заживала.
Он отнес тяжелую корзину в тихий уголок библиотеки и принялся разбирать ее содержимое. Сперва журналы: солидные, с золотом на корешке “Труды Королевского общества”, “Герпетология всех наций”, “Журнал динамической систематики”, “Annales Scientifiques de I'Ecole des Ordinateurs” с интересной, похоже, статьей о механических невзгодах“Гран-Наполеона”... Эти академические подписки чрезмерно обременительны, но зато доставляют радость редакторам, а довольный редактор скорее напечатает твою собственную статью.
Далее – письма. Мэллори быстро раскидал их на кучки. Сперва – письма попрошаек. Он опрометчиво ответил на пару тех, что казались очень уж слезными и искренними, после чего вымогатели набросились на него, как шакалы.
Вторая стопка – деловые письма. Приглашения выступить там-то и там-то, интервью; счета от торговцев; полевые палеонтологи-катастрофисты наперебой предлагают соавторство.
Далее – письма, написанные женским почерком. Наседки от естествознания – “охотницы за цветочками”, как называл их Гексли. Эти дамочки заваливали Мэллори десятками посланий, с одной-единственной целью получить у него автограф и, “если он будет столь любезен”, подписанную визитную карточку. В некоторых конвертах попадались аккуратные рисуночки самых заурядных ящериц, сопровождаемые неизбежным обращением к его познаниям в области таксонометрии рептилий.
Некоторые корреспондентки выражали деликатное восхищение (иногда – в стихах) и приглашали предмет этого восхищения на чай, буде он когда-нибудь окажется в Шеффилде. Или в Ноттингеме. Или в Брайтоне.
Попадались и письма – их приметами были заостренный почерк, тройное (!!!) подчеркивание отдельных слов и надушенные, перевязанные ленточкой локоны, – выражавшие пылкое обожание, причем в выражениях настолько смелых, что Мэллори невольно краснел. Поначалу таких было не очень много, однако стоило “Еженедельнику английской хозяйки” поместить на своих страницах портрет “знаменитого ученого”, как урожай надушенных локонов резко возрос.
Мэллори внезапно остановился. Он едва не откинул в сторону письмо от самой младшей своей сестры Рут. Малышка Рут, хотя, конечно же, этой малышке уже ни много ни мало семнадцать лет. Он распечатал письмо.
МИЛЫЙ НЕД!
Я пишу тебе под диктовку мамы, потому что сегодня у нее совсем плохо с руками. Отец очень благодарит тебя за чудный плед из Лондона. Французское притирание очень помогло моим рукам (маминым), хотя больше коленям, чем рукам. Мы все по тебе очень скучаем в Льюисе, хотя знаем, что ты занят своими великими делами Королевского общества! Мы читаем вслух каждое твое американское приключение, как они написаны мистером Дизраэли в “Семейном музее”. Агата спрашивает, не можешь ли ты, пожалуйста, пожалуйста! получить для нее автограф мистера Дизраэли, потому что она очень любит его роман “Танкред”! Но самая большая наша новость в том, что наш дорогой Брайан вернулся из Бомбея и благополучно проводит с нами этот самый день, 17 июня! И он привез с собой нашего дорогого будущего брата лейтенанта Джерри Ролингза, тоже из Сассексского артиллерийского полка, который просил нашу Маделайн подождать, как она, конечно же, и сделала. Теперь они поженятся, и мама хочет, чтобы ты знал, что это будет не в церкви, а гражданская церемония с Ч.П. мистером Уидерспуном в городской ратуше Льюиса. Мы ждем тебя 29 июня, когда отец отдаст свою почти последнюю дочку, – я не хотела этого писать, но мама меня заставила. С любовью от всех нас,
РУФЬ МЭЛЛОРИ (мисс).
Итак – малышка Маделайн разжилась наконец мужем. Бедняжка, четыре долгие года помолвки, тем более тревожной, если твой жених служит в такой гнилой дыре, как Индия. Маделайн обручилась в восемнадцать лет, а сейчас ей уже двадцать два. Нельзя принуждать юную, жизнерадостную девушку к такому долгому ожиданию; в последний свой визит Мэллори обнаружил, что жестокое испытание сделало Маделайн вспыльчивой и язвительной и домашние откровенно ее побаиваются. Скоро весь уход за стариками ляжет на плечи маленькой Рут. А когда и она выйдет замуж... ну что ж, тогда об этом и подумаем. Мэллори потер взмокшую от пота бороду. Маделайн выпала более тяжкая доля, чем Эрнестине, Агате или Дороти. Нужно подарить ей что-нибудь красивое. Свадебный подарок должен быть весомым свидетельством, что время тревог и печалей осталось позади.
Мэллори отнес почту к себе в комнату, свалил ее на пол возле забитого под завязку бюро и покинул Дворец, вернув по дороге корзину дежурному.
На тротуаре перед Дворцом собралась группа квакеров, мужчины и женщины. Они уныло выводили какой-то из своих нравоучительных гимнов, нечто насчет “поезда в рай”. Песенка никоим боком не касалась ни эволюции, ни святотатства, ни окаменелых останков доисторических животных – возможно, тоскливое однообразие бесплодного протеста утомило даже таких железных людей, как квакеры. Мэллори прошел мимо, не обращая внимания на протянутые брошюры. Было жарко, на редкость жарко, жарко как в пекле. И хоть бы самое легкое дуновение ветра, хоть бы самый крошечный просвет в облаках; высокое небо налилось свинцовой тяжестью, словно хотело разразиться дождем, но забыло, как это делается.
Мэллори прошел по Глостер-роуддоугла Кромвель-лейн; совсем недавно здесь поселился бронзовый Кромвель на коне ; радикалы очень его любили. Здесь же останавливались паробусы через каждые десять минут, но все они были забиты до отказа – в такую погоду никому не хотелось идти пешком.
Совсем неподалеку, на углу Эшберн-Мьюз, располагалась станция метрополитена “Глостер-роуд”, и Мэллори решил рискнуть. Смелую идею пришлось вскоре оставить – в двери подземки никто не входил, время от времени оттуда вылетали люди, спасающиеся от невозможной, невыносимой вони.