— О господи!
— Сделал себе инъекцию. Когда проснулся следующим утром, то даже не мог говорить. Я не знал ни кто я, ни где нахожусь, ни чем занимался. Я забыл, что такое гончарный круг. Я только видел студию, круг и кусок сырой глины. Да еще разбитые горшки. Конечно, я разбил все свои бездарные горшки накануне вечером, до того как… — он похлопал себя по шляпе, — …разбил себе голову.
— И что же было потом?
— Я положил глину на круг и принялся работать. Это было чудо! Я мог работать с глиной, ни о чем не думая и ни в чем не сомневаясь. Я ничего не помнил о глине, и руки меня еще не слушались. У меня была лишь глина и больше ничего. Только глина от меня прежнего и осталась. Я был вроде первобытного человека, обжигавшего горшки. — Эмиль засмеялся. — Я делал эти горшки целый год. Они выходили замечательными. Все говорили мне об этом. Я их все продал. Богатым коллекционерам. За большие деньги. Понимаете, теперь у меня появился талант. Наконец мне что-то удалось.
— Да, любопытная история. И что потом?
— О, я воспользовался деньгами и вновь научился читать и писать. Стал брать уроки английского. Прежде я никак не мог научиться английскому, но сейчас, в моем новом состоянии, он дался мне легко. Мало-помалу ко мне начала возвращаться старая память. Но большая часть моего «я» навсегда исчезла. Невелика потеря. Я никогда не был счастлив.
Она притихла. И ощутила радость от своего пребывания в Праге. Здесь она впервые нашла родного по духу человека. Такие еще не попадались ей никогда.
— Давайте вернемся в бар.
— Нет, у меня сил нет возвращаться. Моя студия совсем рядом, на этой улице. — Эмиль удивленно огляделся. — Я не спорю, Поль хороший человек. Да и кое-кто из его друзей тоже. Но они не любят таких, как я. Я сделал несколько хороших горшков, но вовсе не гожусь для исследований Поля о священном огне и причинах его возникновения. Я просто несчастный человек, погубивший себя ради глины. И друзья Поля тоже так думают. Я идиот, каких мало. А им пора кончать с постчеловеческими крайностями и не романтизировать их.
— Эмиль, вы не можете идти домой в таком состоянии и думать без конца об одном и том же. Вы же обещали показать мне город.
— Разве я вам это обещал? — вежливо переспросил Эмиль. — Простите меня, дорогая. Знаете, если я обещаю что-нибудь рано утром, то почти всегда могу выполнить. Но если поздно вечером… боюсь, это связано с моими биоритмами. Я становлюсь рассеянным.
— Ну, тогда, по крайней мере, покажите мне вашу студию, раз уж мы до нее дошли.
Эмиль посмотрел ей прямо в лицо.
— Буду рад видеть вас у себя в студии, добро пожаловать, — произнес он, не вкладывая в свои слова ничего особенного. — Если вы очень хотите.
Студия Эмиля находилась на втором этаже потемневшего от времени старинного дома, они поднялись по скрипучим ступенькам. Он отпер дверь металлическим ключом. Пол с истертыми деревянными половицами, стены оклеены старыми обоями в цветочек.
Комната заставлена высокими деревянными стеллажами. В глаза ей бросились две массивные раковины, выпачканные глиной, в одной из крана все время капала вода. Белая печь для обжига. Решета с прилипшими комьями глины висели рядом с проволочными и деревянными инструментами. Гончарный круг и захламленный рабочий стол. Пыльные мешки с материалами для глазури. Маленькая кухонька с простенькой посудой в когда-то выкрашенных белой краской шкафах. Покосившиеся от сырости старые подоконники с красивыми цветочными горшками, из которых тянулись к свету неухоженные домашние растения. Повсюду валялись клочки бумаги и обрывки холста. Губки. Перчатки. Резкий запах глины. Ни душа, ни туалета, ванна внизу, под лестницей. Продавленная деревянная кровать с несвежими простынями.
— Да здесь у вас есть электричество! Ни компьютера, ни мобильного телефона, ни телевизора?
— Когда-то у меня был ноутбук, — ответил Эмиль. — Очень толковая машина. Ноутбук служил мне записной книжкой: адреса, счета, письма. В общем, очень помогал мне в прежней жизни. Но как-то утром я проснулся со страшной головной болью. А ноутбук начал диктовать, что мне сегодня делать. Тогда я открыл окно, вот это, — он указал на окно, — и выбросил его на улицу. Так что теперь моя жизнь стала проще.
— Эмиль, почему вы такой грустный? Горшки очень красивые. Вы, конечно, сделали шаг, непоправимый с медицинской точки зрения. И что же? Многим людям не везет в работе. Стоит ли переживать, если это уже случилось? Вам просто надо как-то жить в новой ситуации.
— Если бы вы знали… — пробурчал Эмиль. — Посмотрите-ка на это. — Он подал ей горшок вроде погребальной урны. Он был круглый, покрытый охристой, кремово-белой и глубокой черной глазурью. Он источал мощную энергетику, словно озаренный ярким светом, и в то же время от него веяло поразительным спокойствием. Он был литой, тяжелый и гладкий, точно окаменевшее яйцо. Урна, или как там назывался этот горшок, идеально подходила для потустороннего состояния души.
— Моя последняя работа, — печально произнес Эмиль.
— Эмиль, какая замечательная вещь! Она такая красивая, я хотела бы обрести в ней вечный покой.
Он взял урну из ее рук и поставил на полку.
— А сейчас поглядите вот на это. Каталог последних моих работ. — Он вздохнул. — Жаль, что я не уничтожил этот проклятый каталог. Не знаю, чего мне не хватило — ума или смелости.
Майа села на стул и пролистала альбом. Снимки керамических изделий Эмиля, любовно снятые камерой.
— Кто их фотографировал?
— Какие-то женщины. По-моему, их было две или три. Забыл, как их звали. Вот посмотрите, на семьдесят четвертой странице.
— Да, я вижу. Похожа на вашу последнюю работу. Это что, серия?
— Не очень похожа, а та же самая. Эта вещь получилась спонтанно. Идея пришла ко мне в минуту вдохновения. Вы поняли, что это значит? Я начал повторяться. Иссяк. Исчерпал свои творческие возможности. Моя так называемая творческая свобода — просто мошенничество.
— Вы дважды сделали одну и ту же вещь?
— Совершенно верно! Точно! Можете себе вообразить, какой это ужас! Когда я увидел фотографию, мне как будто нож в сердце вонзился!
Он рухнул на кровать и обхватил голову руками.
— Понимаю, каково вам было!
Эмиль вздрогнул, но ничего не сказал.
— Знаете, многие керамисты создают свои вещи по готовым моделям. Они делают сотни копий. Чем эта ваша урна хуже прежней?
Эмиль открыл глаза и с обидой взглянул на нее.
— Вы говорили обо мне с Полем!
— Нет, нет, не говорила! Но… Понимаете, возьмем, к примеру, фотографии. Оригинальных цифровых фотографий вообще не бывает. Цифровое фото всегда было искусством без оригиналов.
— Я не камера. Я живой человек.
— Что же, тогда в вашем сознании есть какой-то изъян, Эмиль. Может быть, вам не стоит страдать и стремиться к оригинальности? Может быть, лучше смириться и признать, что вы постчеловек. Тогда вы почувствуете себя счастливым. Я хочу сказать, что в наши дни люди утратили человеческую сущность, не правда ли? И каждый рано или поздно начинает это понимать.