Бретт стояла и моргала глазами.
— Чего ты ждешь?
— Ничего, — ответила она. — Это все так неожиданно. Я просто рада буду что-нибудь сделать.
— Что же, тогда иди поскорей.
Бретт убежала. Первые находки Новака прибыли с курьером. Это были костюмы. Несимпатичные и непригодные для повседневной жизни. Но они подходили для съемок, для работы со светотенью.
Созданные в двадцатые годы, они состояли из естественных волокон, которые не содержали тканевой основы. Они состояли из микроскопических стежков, складок и крохотных петличек с пластиковыми заклепками. Казалось, что в этих костюмах можно задохнуться, они громко шелестели в руках, но при всем при том вид у них был просто прелестный. Когда вы застегивали их или ставили на место, они вроде как застывали и насмешливо ухмылялись.
— Похоже, что ты раздобыл для нас дорогие вещи.
— Нас грабят эти братья Хорнаки, — простонал Новак. — Шестнадцать процентов от стоимости сделки! Ты можешь себе представить?
Майа выхватила из груды лежавшее сверху платье мандаринового цвета и приложила его к себе.
— Если мы будем осторожны и благоразумны, это не проблема.
— Майа, прежде чем мы начнем, ответь мне, почему нас должна финансировать прогоревшая компания умершего голливудского режиссера?
— Неужели? — удивилась Майа, рассматривая рисунок на рукавах. — Ведь предполагалось, что нас профинансирует группа студентов технического колледжа в Болонье. Деньги пойдут из их учебного бюджета.
— Этот детский лепет может одурачить какого-нибудь легковерного налогового инспектора. Но он не обманет ни меня, ни этих придурков — скупщиков краденого.
Майа вздохнула.
— Йозеф, у меня есть немного денег. Нормальных, солидных денег для взрослых людей. Мне дал их один человек, тоже вполне нормальный и солидный, хотя он не должен был этого делать. Деньги не принесли мне счастья, и я хочу от них избавиться. Эта вилла вполне подходит для того, чтобы потратить деньги. Не правда ли? Тут есть черный рынок сетевых устройств. Ведь это Рим, древний и порочный город. Здесь развитая индустрия моды, то есть люди привыкли тратить бешеные деньги на всякие глупости. И если я сейчас не потрачу свои шальные деньги, то больше никогда не смогу этого сделать.
— Это рискованно.
— А вся моя жизнь — риск. Не волнуйся о глупых деньгах. Лучше покажи мне настоящую красоту.
Новак вздохнул.
— Красота тут не получится, дорогая. Мне очень жаль, но теперь возможен только шик.
— Ладно, но, может быть, ты найдешь для меня что-нибудь соблазнительное. Я очень нетерпеливая женщина. Я так этого хочу, Йозеф. И хочу прямо сейчас.
Новак понимающе кивнул:
— Да, я в тебе это заметил. Вот в чем причина твоего азарта, дорогая. Твой момент настал.
Филиппе появился в половине четвертого и начал работать над ее лицом. Филиппе принес с собой подарок — самый модный парик от Виетти. В этот новый парик был встроен переводчик с переключением на сорок семь ведущих мировых языков при помощи прозрачного шнура, который следовало заправлять в правое ухо.
— Очень похоже на Виетти, — сказал Новак. — Сначала предвидеть кражу одного парика, а затем удвоить ставку в игре, прислав другой, куда более красивый.
Парик можно было перепрограммировать на три разные прически в стиле двадцатых годов. Так предусмотрительно Виетти хотел добиться желанной цели — фотосессии. Отвергнуть этот парик мог только полный идиот, а Майе парик был очень нужен. Однако Новака рассердила эта маленькая бестактность его старого работодателя. И раздражение стимулировало его изобретательность.
— Вот чего я хочу от тебя, дорогая, — пробормотал Новак, — позволь мне сказать, что случится сегодня вечером. Привкус обмана придает этой нелепости особую пикантность. Ты помнишь, какой была жизнь в двадцатых годах? Ну конечно, ты этого не помнишь… Ты и не можешь помнить, но должна делать вид, будто знаешь это… хотя бы для меня. Джанкарло и я были молоды тогда, в двадцатых, и все казалось возможным. А сейчас девяностые годы, и все действительно стало возможным, но если ты молод, то связан по рукам и ногам. Ты меня понимаешь?
Она с каменным лицом кивнула ему, стараясь не испортить свою прическу:
— Да, Йозеф, я понимаю. Я прекрасно понимаю.
— Обман — это красота macchiato , дорогая, чуть-чуть подпорченная красота — чувством вины или чем-нибудь менее невинным. Вот что на самом деле увидел в тебе Виетти, сказав о твоем стиле. Знаешь ли, моя дорогая, сделав этот мир совершенно безопасным для стариков, мы изменили его и превратили жизнь молодых в сущий ад.
— Справедливо ли это, Йозеф? Что-то ты очень резок.
— Не перебивай меня. Виетти не способен признать эту истину, не признав своих собственных заблуждений. Вот почему он был заинтригован. — Новак взмахнул единственной рукой. — Сегодня вечером ты станешь воспоминанием о давно минувшей юности геронтократов, напоминанием о погубленной юности нынешней молодежи. Символом опасного заговора, нарушением всех правил, похожим на сон. Чем-то, вызывающим глубокие, нежные чувства и ностальгию, в сущности, угрожающим и слегка порочным. И я намерен втянуть старика в это дело. Он не увидит всего задуманного мной, но у него хватит ума все разглядеть и непременно полюбить. Заставит себя полюбить это.
Они приступили к работе. Майа, незаметно соскользнувшая в зыбкий сумрак с помощью полузаглохшего старинного устройства. Майа, передающая чучело шиншиллы и конверт угрюмому полуодетому мальчику на побегушках (его роль сыграл один из римских приятелей Бретт). Майа, примеряющая несколько пар старинных огромных очков с прорезями для глаз вроде карнавальных масок и протянувшая здоровенному охраннику Хорнаков руку для поцелуя. (Очарованный ею охранник сыграл свою роль просто блестяще.) Майа, отталкивающая ногой пакет с наркотиками и делающая вид, что закуривает сигарету. Меланхоличная Майа, сидящая при свечах. Вот она положила ногу на ногу в туфлях на высоких каблуках и наклонилась над маленьким карточным домиком, составленным из проездных билетов римских автобусов.
На сетевом сайте виллы появилось сперва около десятка, а потом целая толпа парней с камерами. Новак заснял их раз десять, не меньше. Лица подползших к ее ногам мальчишек скрыты в темноте, на крупном плане только их смешные фотоаппараты.
Когда Майа увидела еще не обработанные фотографии на экране ноутбука Новака, то обрадовалась и одновременно пришла в ужас. Обрадовалась, потому что Новак сумел сделать ее невероятно привлекательной. И пришла в ужас оттого, что фантазия Новака стала для нее настоящим откровением. Он превратил ее в какую-то сказочную злую королеву, в порочную владычицу испорченных детей. В неотразимом обаянии работ Новака скрывалась ложь, говорящая правду.
Новак вернулся в отель, добравшись в машине в половине второго ночи. Старик уже долгое время не мог как следует отдохнуть. Он почувствовал, как усталость буквально навалилась на него. Подобное ощущение было естественно для человека, дожившего до ста двадцати лет.