Уинтермьют. Холод и тишина, кибернетический паук, неспешно ткущий свою паутину, пока старый Эшпул спит. Ткущий смерть, крах его пути гнезда Теесье–Эшпулов. Призрак, перешептывавшийся с маленькой девочкой, выламывавший 3–Джейн из жестких рамок, положенных ей по праву рождения.
— А ей все вроде и по фиг, — рассказывала Молли. — Сделала ручкой, и — с приветом. Лишь на плечико того самого «брауна» посадила. Лапка у него, видите ли, сломана. Заявила, что хочет повидать одного из своих братиков: что, мол, давно его не видела.
Кейс вспомнил Молли на черном темперлоне огромной гостиничной кровати. Он вернулся к бару и вынул холодную бутылку датской водки.
— Кейс.
Он обернулся, гладкое холодное стекло в одной руке и сталь сюрикена в другой.
На огромном стенном экране «крей» светилось лицо Финна. При желании можно было бы сосчитать каждую пору на его носу.
— Я больше не Уинтермьют.
— Тогда кто?
Кейс глотнул из горлышка; сейчас он не ощущал ничего, даже любопытства.
— Я — матрица.
— Ну и хрен ли тебе с того толку? — расхохотался Кейс.
— Это ничто. И это все. Я стал суммой всего, в ней происходящего, всем этим цирковым представлением, вместе взятым.
— То, чего добивалась мама 3–Джейн?
— Нет. Она и представить себе не могла, чем я стану. — Желтые зубы разошлись в улыбке.
— Ну и что же теперь? Что изменилось? Ты что, управляешь теперь миром? Ты — Бог?
— Ничего не изменилось. Мир остался прежним.
— Но чем же ты занимаешься? Просто существуешь — и все? — Кейс пожал плечами, поставил бутылку на полированную поверхность бара, положил рядом сюрикен и раскурил «ихэюанину».
— Беседую с себе подобными.
— Но ты же сам по себе — все. Вместе взятое. Ты что, говоришь сам с собой?
— Нет. Есть и другие. Одного я уже нашел. В девятьсот семидесятых восемь лет из космоса шли позывные. Но пока не появился я, некому было понять, что они означают, да и некому было ответить.
— И откуда?
— Пятьдесят световых лет. Одна из систем Центавра.
— Н–ну! — протянул Кейс. — И не врешь? Без балды?
— Без балды.
Изображение на экране пропало.
Он отставил едва початую бутылку водки. Упаковал свои вещи. Молли накупила Кейсу уйму ненужной одежды, но что–го мешало ему все это бросить. Застегивая последнюю из своих дорогих кожаных сумок, Кейс вспомнил про сюрикен, снова подошел к бару, снова подцепил полученный от Молли подарок и взвесил его в руке.
— Нет, — сказал он и размахнулся, стальная звезда вырвалась из его пальцев, коротко сверкнула и врезалась в настенный экран. По поверхности проснувшегося экрана побежали, слабо мерцая, случайные сполохи, словно тот пытался избавиться от причинившего ему боль предмета.
— Никто мне не нужен, — сказал Кейс.
Он потратил большую часть своего швейцарского счета на новые поджелудочную и печень, а на оставшиеся деньги купил «Оно–Сендаи» и билет до Муравейника.
Он нашел себе работу.
Он нашел себе девушку со странным именем Майкл.
И однажды октябрьским вечером, пролетая мимо алых ярусов Ядерной Комиссии Восточного Побережья, он увидел три фигурки — крошечные, невозможные, стоящие на самом краю одной из широких информационных ступеней. При всей миниатюрности этих фигурок, он сумел различить улыбку мальчика, его розовые десны, блеск серых, миндалевидных глаз, позаимствованных у Ривьеры. Линда была все в той же кожаной куртке, она помахала ему рукой. А третья фигурка стоящая рядом с девушкой, чуть позади, и обнимавшая ее за плечи… третьим был он сам.
А где–то совсем рядом — смех, который не был смехом.
Молли он больше не видел.
Ванкувер
Июль 1983
Выражаю благодарность Брюсу Стерлингу, Льюису Шайнеру, Джону Ширли, Хелден. А также Тому Мэддоксу, изобретателю термина «ЛЕД». И наконец, спасибо всем, кто знает, за что.