— Когда я поняла все это, — продолжала Эллен Мэй, — я решила, что мне надо узнать о команчах как можно больше.
— Зачем? Она помолчала.
— Видишь ли, Алекс, в этом мире есть два типа людей. Люди, которые не хотят знать, даже если им надо знать. И люди, которые просто должны знать, даже если это им ничем не поможет. — Она улыбнулась ему. — Здесь, у нас в бригаде, все вот этого второго сорта. Мы просто должны знать, даже если мы ни черта не можем изменить!
Алекс хмыкнул. Лично он принадлежал к третьему типу: к тому, который был бы не прочь узнать, но не чувствовал себя готовым вкладывать в этот процесс слишком много энергии.
— Так что я прочла кучу всего о команчах. Надо сказать, что среди опустевших городов и пастбищ мне было гораздо проще понять их кочевую жизнь… Вот один плюс к тому, чтобы жить в наше время, — можно читать о чем угодно совершенно бесплатно в любом месте, где только найдется экран ноутбука. Я прочла все онлайновые книги о команчах и о том, как они жили, сама живя в фургонах, охотясь и собирая металлолом. И вот тогда я начала по-настоящему понимать эту землю. Например, почему мы, мародеры, вызывали такой гнев у техасских рейнджеров. Почему рейнджеры использовали такие методы — они ведь просто наезжали сюда, отслеживали наши колонны и расстреливали их! У них, конечно, были базы данных, сотовые телефоны и все такое, но в целом в этих подонках не было абсолютно ничего такого уж суперсовременного — в две тысячи двадцатых это были в точности те же самые проклятые богом техасские рейнджеры, что и в тысяча восемьсот восьмидесятых! И если ты хоть чем-то был похож на кочевника и жил в Западном Техасе в палатке, то рейнджеры просто не могли смириться с твоим присутствием! Не могли, и все тут! — Она взмахнула черпаком.
— Они были не в состоянии смириться с тем, что мы продолжали оставаться здесь и взрывать всякую всячину, что мы не стали уносить ноги, как все остальные, и не направились в точности туда, куда указало нам правительство. Что мы не платили налогов, не проходили вакцинации, что у нас не было законов…
Она помешала похлебку, попробовала ее и начала крошить туда сушеный перец-анхо.
— Конечно, время от времени бывало, что кто-нибудь из мародеров надирался в стельку и раздалбывал в городах какое-нибудь здание, где еще жили люди. Это случалось, и я не отрицаю этого. Мы не были такими уж безупречными. Но ведь рейнджеры использовали это как предлог для любых действий! Они открыто охотились на мародерские шайки, эти рейнджеры! Они просто не хотели позволить нам жить. Они устраивали на нас облавы и расстреливали на месте, и арестовывали нас, и уводили нас в лагеря!
— И что вы стали делать потом?
— Ну, лично меня никто не арестовывал, так что я подалась в Оклахому, чтобы повидать там настоящих команчей.
— Правда?
— Да, черт побери! В Оклахоме — вот сейчас, после всего, что случилось, — команчей больше, чем когда их племя кочевало на свободе, и это самое странное. Команчи не вымерли, ничего с ними не стало. Они просто изменились и переместились в пространстве. Все это время они жили себе и размножались, как и все остальные человеческие существа в этом мире. Команчей тысячи. Они занимаются сельским хозяйством, держат небольшие магазинчики и все такое… Очень любят церковь, представляешь — все ходят в церковь! Никаких этих дикарских культов, ничего такого, все старые добрые христиане. Не сказала бы, что они процветают, — для американцев они чертовски бедный народ, — но по телику можно увидеть вещи и гораздо хуже.
— Понимаю. И что же вы узнали из всего этого?
Эллен Мэй рассмеялась.
— Ну, я вышла там замуж за одного… Однако о том, как жить с бизонами, они знают примерно столько же, сколько ты, паренек, о том, каково быть немецким шпионом. Не знаю… Старики до сих пор немного говорят на своем языке, и аромат старой жизни еще чувствуется, пусть даже самую чуточку. Я хотела разузнать насчет травничества, о том, как жить от земли. А в результате узнала много всего из области ботаники. Но об этом я узнала в основном из текстовых файлов и баз данных. Черт возьми, Алекс, сто пятьдесят лет!
Она вздохнула.
— Это долгий срок… Вот посмотри: я выросла в Западном Техасе. Я была приличной девушкой из достойной семьи ранчеро, закончила среднюю школу, ходила в церковь, смотрела телевизор, покупала себе платья и туфельки, ходила на танцы… Мы считали эту землю своей. И сколько, ты думаешь, останется от этой жизни через сто пятьдесят лет? Лысый хрен, Алекс! Ничего не останется!
— Ну, я бы не стал так говорить, — возразил Алекс. — В конце концов, существуют правительственные архивы. Правительство очень хорошо рубит в этом деле. Базы данных, статистика, всякая всячина на платиновых дисках, которые потом хранятся в соляных копях…
— Ну конечно, конечно, и в Анадарко тоже есть музеи американских индейцев, где на все наклеены красивые ярлычки, но это все ушло, парень! Команчи стерты с лица земли и развеяны по ветру! И мы стерты с лица земли и развеяны по ветру! Сначала мы сделали это с ними. Потом мы сделали это с землей. А теперь мы сделали это с самими собой. И когда мы наконец уберемся отсюда — я не знаю, за каким чертом кому-нибудь может понадобиться что-либо знать о нас!
Алекс был впечатлен. Он видел прежде по телевизору, как старики открыто говорят об общепланетарном угасании в своих стариковских ток-шоу — таких резко сделанных старомодных ток-шоу, без особых видеоэффектов, где люди мало что делают, а просто сидят и разговаривают. Но ему всегда казалось, что старики испытывали некоторое замешательство, если им приходилось поднимать подобные вопросы перед лицом молодого поколения. Возможно, это из-за того, что все старики всего мира априори являлись экологическими преступниками. Которых, возможно, следовало бы привлечь к суду какого-нибудь трибунала грядущих поколений и судить за злодеяния, совершенные ими против биосферы.
Хотя, впрочем, они вряд ли позволили бы этому случиться. Целые дерьмовые кучи стариков по-прежнему продолжали заправлять всем в мире и совсем не спешили отдавать свою власть, несмотря на все те абсурдно глупые вещи, которые сделали с ее помощью. Время от времени они упоминали об ужасных последствиях плохой погоды, но всегда в этакой уклончивой, очень абстрактной манере, словно бы окружавшие их несчастья не имели ничего общего с тем, что они сделали.
Алекс подозревал, что когда-нибудь, возможно, случится что-нибудь вроде формального подведения итогов — когда все, кого могли бы признать виновными, будут уже мертвы и погребены, так что никакого риска не будет. Возможно, это будет похоже на то, как это было, когда наконец пало коммунистическое правительство в Китае: множество трибуналов, на которых ребята в строгих костюмах разражаются суровыми речами, обличающими кучу старых мертвых людей.
— Ну, я бы сказал, что кое-чему полезному вы все же научились, — заметил Алекс. — Я нигде не видел, чтобы люди ели так, как едят у вас в бригаде.
— Питаемся от земли, — кивнула Эллен Мэй. — Дело непростое, это уж точно. Баланс прежних видов — изначальная экология — здесь разрушен подчистую. Поверь мне, эта земля больше не имеет ничего общего с тем, чем были Высокие равнины прежде, и никогда больше не будет иметь. Здесь полно чужеземных сорняков, видов-захватчиков, почвы истощены, климат совсем спятил. Но западнотехасская флора всегда чертовски отлично адаптировалась к суровому климату. Так что для команчей здесь по-прежнему есть пища. Возьми, например, поросячий корень. Черт возьми, да ведь поросячий корень — это амарант, очень питательный злак; но здесь он может расти в трещине на тротуаре! Конечно, никому не придет в голову есть поросячий корень, если не знаешь заранее, что это такое…