Джерри заставлял ее совершать безумные вещи. Однако безумные вещи всегда делали ее лучше и сильнее, и теперь, когда Джерри был рядом с ней, она впервые в жизни больше не чувствовала мучительного беспокойства из-за того, что является собственным злейшим врагом. Она всегда была слишком туго затянута и слишком взвинчена изнутри, в ней всегда сидел черт — сейчас, оглядываясь назад, она ясно это видела. Джерри был в ее жизни первым и единственным человеком, который по достоинству оценил ее черта, принял его и был с ним ласков и который снабдил ее черта подходящей для него чертовски трудной и грязной работой. Ее черт больше не бездельничал — он теперь трудился во всю свою чертову задницу, без выходных.
И теперь они с ее чертом были действительно вполне довольны своей жизнью.
У Джейн было такое чувство, словно то, что она стала делать безумные вещи и шла на безумный риск, полностью освободило ее от необходимости действительно сходить с ума. Как бы сентиментально это ни звучало, но Джерри поистине сделал из нее свободную женщину. Она была грязной, она истратила все свои деньги, от нее почти всегда плохо пахло, но она была свободна, и у нее была любовь. Большую часть своей прежней жизни она проводила в жестокой, решительной и обреченной на поражение битве, заставляя себя держаться как подобает, вести себя разумно, быть хорошей и добиваться счастья в жизни. А потом она встретила Джерри Малкэхи и отказалась от своей войны. И тогда вся эта ржавая колючая проволока внутри нее лопнула, и она с удивлением обнаружила в себе обширные резервуары простоты, достоинства и доброй воли. Оказалось, что она даже вполовину не настолько плохая, как ей представлялось. Она не была сумасшедшей, она не была плохой, она не была даже особенно опасной. Теперь она — зрелая взрослая женщина, которая не боится самой себя и даже может служить источником силы для других людей. Она могла давать и жертвовать ради других, а также любить и быть любимой — без страха и без каких-либо недостойных расчетов. Все это она признавала и была за это благодарна.
Просто она очень, очень не любила об этом говорить.
Джерри не больше нее стремился обсуждать эти вещи. Малкэхи был не похож на других людей. Не в том смысле, что он обладал какими-то особенными достоинствами, нет, — просто Джерри иногда вообще не особенно походил на человеческое существо. Джейн и сама была талантлива; она знала, что значит быть талантливее других людей настолько, чтобы тебя порой не любили за это. Но она понимала, что ее талант совсем не в том роде, что у Джерри. Познания Джерри в отдельных областях были настолько мощными, что он казался попросту инопланетянином. В его мозговой активности существовали обширные пространства, которые были не менее яркими, раскаленными и сияющими, чем у наркомана под кайфом.
Джейн не обладала большими способностями к математике, математика всегда была для нее территорией, через которую ей приходилось ползти на животе, словно по вязкой глине. У нее ушло некоторое время, чтобы по-настоящему осознать, что этот странный человек посреди западнотехасской пустыни, со своей наспех собранной командой чудиков, действительно является одним из самых одаренных математиков в мире.
Родители Джерри были компьютерщиками-теоретиками в Лос-Аламосе. Они оба являлись отличными специалистами, но их сын Джерри уже в двенадцатилетнем возрасте занимался передовыми проблемами магнитогидродинамики. Джерри был первопроходцем в таких областях, как многомерные множества с минимальной поверхностью и инвариантные многочлены высшего порядка — в таких вещах, при одном взгляде на которые начинали закипать мозги. Джерри был настолько хорошим математиком, что это пугало. Его коллеги никак не могли решить, что им делать: завидовать его таланту или возмущаться тем, что он почти не публикует свои работы. Время от времени Джейн попадался в Сети какой-нибудь идиот, который начинал допекать ее насчет «профессиональной квалификации» Джерри, и тогда она посылала скептику но электронной почте работу, опубликованную Джерри в 2023 году, где излагалась «гипотеза Малкэхи». Скептик пытался ее прочесть, его мозги сворачивались в трубочку, он тихо убирался прочь и больше не попадался на глаза.
Разве что он оказывался одним из математиков-энтузиастов. Бригада привлекала энтузиастов всех мастей. Большинство из них оказывались попросту придурками, но время от времени в лагере появлялся какой-нибудь взволнованный худосочный парень, которому было глубоко наплевать на торнадо и который очень-очень хотел, чтобы Джерри забыл всю эту чепуху и снова занялся рассчетами того, сколько мыльных пузырей может уместиться внутри стягивающегося тора в гиперпространстве. С такими людьми Джерри всегда обращался ужасающе ласково.
Таскание тяжестей было еще одной бросавшейся в глаза чертой, выдававшей необычность Джерри. Он не всегда был таким, как сейчас. Она видела фотографии Джерри в молодости — ей послала их его мать, — и на них Джерри был гибким и стройным, он застенчиво сутулился, как это бывает у высоких подростков. Поднятием тяжестей занимались многие в бригаде, Джейн и сама какое-то время ходила с утяжелителями, частично чтобы стать сильной, частично для того, чтобы понять, в чем здесь суть. Но Джерри занимался с утяжелителями просто потому, что это экономило его время. Быть большим, как дом, само осознание этого экономило его время и силы: он мог ненадолго всплыть из своей бездны рассеянности, рявкнуть что-нибудь, и все вокруг тут же вскакивали и бежали выполнять. Благодаря тому что он излучал грубое физическое превосходство, Джерри не приходилось останавливаться слишком надолго, чтобы что-то объяснять. Плюс к тому утяжелители давали Джерри занятие, пока он серьезно размышлял — а Джерри любил серьезно размышлять и делал это по пять часов подряд ежедневно. То, что при этом он таскал на ногах тридцать килограммов стали, по-видимому, никогда особенно не отражалось на его раздумьях.
Не было никакого сомнения, что величайшим испытанием в жизни для Джерри было общение с другими человеческими существами. Он на самом деле очень серьезно работал над этой проблемой, с таким мучительным терпением, усердием и целеустремленностью, что сердце Джейн просто таяло от сострадания к нему.
Джерри не мог по-настоящему сопереживать людям, проникаться их чувствами, поскольку сам не вполне являлся человекоподобным существом. Однако он мог моделировать людей. Он мог холодно охватить всю структуру личности другого человека, воссоздать ее в собственной голове и устроить ей, так сказать, стендовое испытание. Он строил свои отношения с другими членами бригады так же, как однорукий человек строит модели соборов из зубочисток.
И когда он заканчивал свои вычисления, он усаживал тебя перед собой. И начинал рассказывать тебе во всех подробностях, что именно ты на самом деле думаешь, и что в действительности является твоим мотивом, и как тебе достичь того, что ты хочешь, и как это, между прочим, сможет помочь также и ему, и всем остальным. Все это выкладывалось с такой потрясающей ясностью и детальностью, что при одном сравнении твое собственное представление о себе рассыпалось на кусочки. Джерри мог просто выдумать все это, всего лишь внимательно наблюдая за тобой и размышляя, но это настолько больше походило на тебя, что казалось более реальным, нежели твоя собственная персона. Это было все равно что оказаться лицом к лицу со своим идеальным «я», своей высшей природой, более спокойной, более благоразумной, более мудрой и более управляемой. И все, что тебе оставалось, — это позволить шорам упасть с глаз и протянуть руку за тем, чего ты желаешь.