– А ты как думаешь?
– Я думаю, что настоящий, – решила девочка. – Потому что дядя Петя не умел вот такие искорки делать. – Она кивнула на голубое сияние. – Он только елку сумел включить, а она электрическая.
– Логично, – пробормотал настоящий Дед Мороз. – Я дядю Петю специально к вам послал… э-э… потому что… э-э… не успевал…
– Мы не обиделись, – великодушно махнула рукой Настя. – Нам все равно было весело.
– Рад, что все э-э… так хорошо получилось, – выдохнул Дед Мороз и зачем-то посмотрел на часы.
В спальне вновь воцарилась тишина, украшенная дыханием и похрапыванием спящих родителей. Девочка, запрокинув белокурую голову, любовалась сиянием, а Дед Мороз переминался в дверях.
– А зачем ты приехал? – спросила Настя.
– Я… – Дед Мороз опомнился. – Я… э-э… путешествую и иногда катаю послушных детей на своей сказочной повозке. Ты была послушным ребенком?
– А повозка действительно сказочная?
– Самая настоящая, – подтвердил Дед Мороз и снова бросил взгляд на часы. – Посмотри в окно.
Настя спрыгнула с кровати, подбежала к окну, отдернула штору и восхищенно замерла: прямо за стеклом в воздухе висела расписная повозка, запряженная шестеркой белых оленей.
– Ух ты! – не удержалась девочка. – А почему она не падает?
Что такое восьмой этаж, ребенок уже понимал.
– Потому что я – Дед Мороз. – Ночной гость протянул Насте руку. – Хочешь покататься со мной?
Девочка кивнула.
* * *
Москва, институт им. Сербского, 29 июля,
воскресенье, 22.32
– Остапчук! – Надзиратель неприязненно смотрел в маленькое зарешеченное окошко. – Заключенный Остапчук, встать в центр камеры!
Тишина.
– Остапчук…
– Убью, сука!!!
Оскаленная морда арестанта резко вынырнула снизу. В лицо надзирателю ударило смрадное дыхание, брызнула слюна, перед глазами мелькнули крупные желтые зубы.
– Убью!!!
Когда-то давно, когда Василий Румянцев только пришел на службу, подобные фокусы еще заставляли его отскакивать от дверцы камеры, выводили из себя. Теперь ничего, привык. И даже то, что кривлялся перед ним самый настоящий зверь, не заставляло пульс надзирателя биться чаще. Работа есть работа.
– Остапчук, встать в центр камеры!
Мы поедем, мы помчимся,
На коленях утром ранним…
Заключенный, брызгая слюной и отчаянно перевирая слова, пустился в пляс. Несколько мгновений надзиратель наблюдал за разгулявшимся Остапчуком, затем с силой захлопнул окошко и злобно сплюнул на пол.
За восемь лет в институте Сербского Румянцев повидал всякого. Помнил он и хладнокровных убийц, на счету которых были десятки трупов, и педофилов-насильников, тоскливо завывающих среди бездушных серых стен, но этот кривляющийся в одиночной камере маньяк вызывал у Румянцева самую настоящую ненависть.
Как и у всей страны.
Емельян Грицаевич Остапчук, Поволжский Людоед. Почти год двуногий зверь наводил ужас на жителей приволжских городов. Почти год продолжались безумные оргии, каннибальские пиршества, кровь которых бурным потоком вливалась в воды Волги. Десятки растерзанных детей, жестокое убийство собственных родителей, несколько случайных жертв. Остапчук с каждым месяцем убивал все больше и больше, но звериная хитрость позволяла ему избегать ловушек. Его взяли два месяца назад в Самаре, и вся страна недоумевала, почему полицейские не пристрелили кровавого маньяка при задержании. Неделю Остапчук охотно позировал перед телекамерами, с улыбкой рассказывая о своих жертвах и показывая места еще неизвестных захоронений, а затем, опомнившись, начал изображать сумасшедшего. И его привезли в Москву для психиатрической экспертизы.
«Неужели выкрутится, гнида? – Из-за железных дверей донеслись вопли маньяка. – Неужели его в психушку определят?»
Несмотря на свою должность, а может, наоборот, благодаря ей Румянцев хорошо разбирался в том, что такое права человека, что такое ценность жизни, ценность свободы. Но считать Остапчука человеком надзиратель не мог. Не мог, и все. И то, что Поволжский Людоед до сих пор жив, считал подлой гримасой демократии.
Василий опять сплюнул, растер сапогом плевок и направился к следующей камере.
– Ушел, падла? – Остапчук прислушался к шагам надзирателя и улыбнулся.
Ушел.
«Боится, потому и ушел. Меня все боятся! И будут бояться!!!»
Очень не хотелось отпускать надзирателя живым, но добраться до его горла через железную дверь не представлялось возможным. А в камеру надзиратели входили минимум вчетвером.
«Боятся!»
– Добрый вечер.
Поволжский Людоед резко обернулся и не удержался от короткого удивленного крика. Посреди камеры невозмутимо стоял очень высокий черноволосый мужчина в элегантном белом костюме. Белоснежная сорочка, дорогой, ручной работы галстук, светлые туфли… Он был настолько чужд окружающему его тюремному пейзажу, что казался призраком.
«Привидение! – Остапчук почувствовал, что у него подкосились ноги. – Привидение! Кто еще может оказаться здесь?»
Маньяк тихонько завыл. Мужчина поморщился:
– Емельян Грицаевич, не надо так бояться. У меня к вам дело.
– И… изыди. – Подбородок Поволжского Людоеда дрожал.
– Вы еще перекреститесь, – буркнул черноволосый.
Не обращая внимания на трясущегося маньяка, он подошел к дверям камеры и деловито прислушался.
– Надзиратель закончит обход нашего крыла минут через двадцать. После этого он отправится на пост и будет пить чай. В любом случае, Емельян Грицаевич, у нас есть не менее полутора часов, в течение которых вас никто не хватится.
– Зачем… – Остапчук слегка успокоился. – Зачем ты это говоришь?
– Разве вы не хотите выйти на волю?
Секунду маньяк обдумывал щедрое предложение черноволосого, затем облизнул губы:
– Подстава?
– Никаких провокаций, Емельян Грицаевич, – улыбнулся гость. – Мы на самом деле крайне заинтересованы в сотрудничестве с вами, и я могу вывести вас из этого гм… заведения.
Остапчуку очень хотелось верить этому странному, щегольски одетому франту с повадками аристократа.
«На полицейского не похож. Тогда кто? ФСБ?»
– Ты кто?
– Неважно, – легко взмахнул рукой черноволосый, и перед глазами маньяка мелькнул крупный черный бриллиант на запонке.
Одновременно с этим жестом приоткрылась массивная дверь камеры.