Ярко-желтые знаки с этой турецкой надписью были знакомы на турецком Кипре любому: они встречались здесь на каждом шагу.
Они покатили мимо тонущих в ночи прибрежных деревень. На каменистых склонах Пентадактилоса громоздились большие вычурные виллы, освещенные для безопасности синими прожекторами. Оффшорные компании бросили на этой древней земле недостроенными множество современных проектов, испугавшись внезапного скачка инфляции в Турции. Пейзаж уродовали бетонные плиты, колонны, стройплощадки, как будто предназначенные для возведения руин.
Такси объезжало одну за другой большие базы турецкой армии, обнесенные острой колючей проволокой в добрые двенадцать футов высотой. Дешевые туристические забегаловки, запертые на ночь, выглядели неуютно. Не веселее их смотрелись придорожные пальмы, даже деревенские мечети с острыми минаретами. Пыльные, заморенные жаждой апельсиновые сады были безмолвны, даже поля желтых нарциссов не привлекали в темноте взгляда. Под древними корявыми оливами мог некогда коротать ночь утомленный морской качкой Одиссей.
Потом Старлиц свернул на узкий проселок и, вдоволь повиляв и напрыгавшись на ухабах, затормозил у мшистой полуразрушенной каменной стены. Он заглушил мотор и потянулся.
Виктор сначала выбросил из машины ноги в необъятных штанах, потом вылез весь и торопливо закурил.
Проселок резко обрывался, упершись в кучу гниющих картонных коробок, тряпья, битых бутылок. На верхушке ближайшего холма торчал столб, с которого в обе стороны тянулась ржавая, местами оборванная колючая проволока, густо унизанная вездесущим пластмассовым мусором. Это напоминало конвейер в адской прачечной, заброшенной чертями из-за его бесполезности.
Ничейная полоса, разделившая греческий и турецкий Кипр, существовала уже четверть века. Жизнь на ней была невозможна по определению, поэтому она быстро превратилась в главную на острове свалку. Глубокие колеи свидетельствовали о частых визитах тяжелых мусоровозов. В трех ближайших зеленеющих кочках еще можно было узнать британский холодильник, французскую плиту и «фольксваген-жук».
Старлиц открыл багажник такси, осторожно извлек желтую коробку и опустил ее на дорогу. Цветочный запах был уже на так силен, зато в нем появилась гнилостная составляющая.
— Вы хотите выбросить это на нейтральной земле? — с любопытством спросил Виктор.
— Не выбросить, а зарыть. — Старлиц показал монтировку. Виктор кивнул в темноте, о чем свидетельствовала траектория огонька на кончике его сигареты.
— Тебе никогда не приходилось преодолевать ночью пограничные проволочные заграждения? — осведомился Старлиц.
— Не приходилось. Колючая проволока на границах — это семидесятые годы. Задолго до меня.
— Ну а здешняя Зеленая линия появилась еще в шестидесятые. Здесь насчитывается шестнадцать тысяч противопехотных мин. Я расскажу тебе кое-что о минах. Они как видеокамеры, они объективны и высоко технологичны. Мину не заболтаешь. Ей наплевать, кто ты такой и откуда взялся. Она мигом оторвет тебе задницу, будь ты хоть принц Уэльский.
— Ладно, давайте сюда вашу дурацкую коробку, — сказал Виктор, зевая. — Не могу же я допустить, чтобы толстяк преклонных лет елозил по земле брюхом. Это занятие для молодежи.
— Смотри, не попади в луч прожектора, — предостерег его Старлиц, отдавая коробку и монтировку. — Греки все время перемещают свои снайперские посты, а у ооновцев есть инфракрасные камеры.
Виктор с кривой усмешкой выложил из многочисленных карманов одну за другой пять пачек контрабандных сигарет.
— И последнее: не смей открывать коробку, — напутствовал его Старлиц. — Просто зарой ее поглубже.
Виктор побрел прочь, цепляя ногам сухие ломкие колючки. Старлиц залез в темное такси и включил радио. Из динамиков полилась бойкая поп-музыка. Турки по-прежнему сходили с ума по турецкоязычному «тяжелому металлу». Тяжелый металлический рок надолго застрял на многочисленных задворках планеты. «Металл» исполнял роль эсперанто, язык надрывающихся гитар становился всемирным наречием.
Прошло два часа. В машину заползал ночной холод. Поросшую шиповником местность все сильнее затягивало туманом. Туман заглушал шаги Виктора до тех пор, пока тот не вырос перед самой машиной. Старлиц включил фары, ослепив его и испугав. Виктор дрожал, он был сам не свой от недавних переживаний.
Старлиц вышел из машины. Бесформенные штаны Виктора были в дырках от колючей проволоки и мокрыми от росы. Он все еще сжимал в руках испачканную землей монтировку. С ног до головы его покрывала тонкая пленка не то жирной сажи, не то светящейся цветочной пыльцы.
Старлиц положил руку ему на плечо, и паренек обессилено хрустнул всем телом под ее тяжестью.
— Обязательно надо было открывать коробку? — спросил Старлиц сочувственно.
— Конечно, — пробормотал Виктор. Его светлые славянские глаза казались сейчас незрячими.
— Полезай в машину, — приказал Старлиц и подтолкнул его к дверце.
На жуткое присутствие Виктора машина отозвалась, как могла — паническим механическим скрипом. На кузове вздыбилась краска, звонко сорвался с крепления хромированный молдинг.
Старлиц сел за руль.
— Дайте выпить! — взмолился Виктор.
— В твоем состоянии это не поможет.
— Мне уже приходилось видеть смерть, — глухо проговорил Виктор. — Но такую — никогда.
— Смерть смерти рознь, — молвил Старлиц. — Когда хоронишь целое столетие, в яму должно кануть много чего. Дух времени, так сказать.
— Да… — слабо простонал Виктор. — Мои друзья-художники в Петербурге всегда так говорят. «Даже духи умирают…» — вот что твердят мои друзья, некрореалисты.
— Духи умирают первыми.
Старлиц завел машину, в несколько приемов развернулся на узкой пыльной дорожке и опять включил радио. Положение требовало чего-нибудь пободрее, погромче, послащавей, чего-нибудь мирского, что помогло бы вернуться в прежнее тривиальное положение 1999 года. Селин Дион с ее лирической темой из «Титаника» подходила как нельзя лучше.
— Пару дней не прикасайся к спиртному и к наркотикам, — посоветовал Старлиц. — Веди нормальную жизнь. Заказывай еду в номер, смотри плохое телевидение в дешевом отеле.
— Это поможет? — проскрипел Виктор.
— Обязательно. Твоя задача — с честью выйти из положения. Мы скоро покинем этот остров. И тогда все это станет неважно. Конец, мы это похоронили. Снято с повестки дня. Вычеркнуто. Вчерашний день.
Виктор громко стучал зубами. Через некоторое время он с видимым усилием обуздал свое волнение. Уже у Лапты его лицо снова стало приобретать человеческую окраску.
— Нельзя, чтобы дядя увидел меня таким, — выдавил юный русский. — Он обязательно начнет меня расспрашивать.
— Не беда. Я поселю тебя в отеле в Лефкосе [9] . У меня все равно дела в этом городе.