— Однажды мне было откровение… Пожалуй, я тебе об этом расскажу, Леха. Мне хочется раскрыть душу. Для меня это важно. Это касается моей личной роли в мире, в истории славян… Дело было на всемирном экономическом форуме в Давосе, в сказочных швейцарских горах. Ты будешь эти креветки?
— Угощайся, Пулат Романович. Тебе полезны белки.
— Я входил тогда в окружение Березовского. Он совещался с другими семью российскими банкирами о кампании по переизбранию Ельцина. Мне было поручено контролировать сборку секретного самолета для Милошевича на одной авиабазе в Швейцарии. Мы выпивали с Джорджем Соросом и его окружением. Ты знаком с этими людьми?
— Хиппи от масс-медиа, обслуживающие миллиардера-жулика? Куда же от них денешься! — вздохнул Старлиц.
— Они не совсем шпионы. Это сеть без государственной принадлежности. Они называют себя неправительственной организацией.
— Пост-правительственная организация.
— Вот именно. В общем, выпиваю я с сотрудником Сороса, одним из этих «экономических аналитиков», хлынувших к нам в страну, «англоговорящих воров». Вдруг его как понесет! Он изложил мне содержание документа, над которым работал. Документа о демографической ситуации в России.
— Могу себе представить!
— Вряд ли. Он такого мне наговорил… Ужас, не передать словами. Огромная смертность, минимальная рождаемость. Алкоголизм. Бегство за границу. Средняя продолжительность жизни русских мужчин — 57 лет, гораздо хуже, чем при царе. Мы наконец-то свободны, мы стали хозяевами своей судьбы — и занимаемся самоуничтожением.
— Это все натовские страшилки. Он морочил тебе голову, ас.
— Нет, он не врал. Он был пьян в дым и говорил как на духу. Через пять минут его вырвало. Нет, этот мелкий чиновник набросал мой собственный портрет. Это я слишком много пью, я граблю русский народ, я убиваю глупцов, встающих на пути у больших воров. А потом я покинул Россию, бросил родину. Я болтаюсь здесь, в чужой стране, хлещу на солнышке пиво и проворачиваю махинации, рискуя схлопотать от турок пулю.
Старлиц развел руками. Хохлов перевел затуманенный лиричный взгляд на Зету.
— Если бы у меня был ребенок, все сложилось бы по-другому. Теперь я понимаю: будь у меня в этой жизни настоящий якорь, будущее, а то и вся жизнь сложились бы по-другому.
— Возможно.
Взгляд Хохлова посуровел.
— С другой стороны, мне мешала бы мамаша… Господи, этого я совершенно не могу себе представить: быть пожизненно прикованным к стареющей, дурнеющей, скучной бабе! Они мне нравятся хорошенькими и охочими, но потом они стареют, покрываются морщинами, у них непоправимо портится характер. Некоторые отчаянно пытаются обмануть свой возраст, как эта ужасная Динсмор из твоей труппы. Господи, что стало с женщиной, которую я любил! Какой кошмар!
— А мне нравятся уродливые женщины! — брякнул Старлиц.
— Серьезно?
— Да. Они созданы как раз для меня. Ведь я сам УРОД.
Хохлов вгляделся в него со смешанным выражением задумчивости и сострадания.
— Наверное, по большому счету, на низшем, животном уровне, в темноте, они все одинаковые…
— Нет, дружище, не в этом дело. Дело в выборе, диктуемом образом жизни. — Старлиц допил свое пиво. — У странников, как мы с тобой, обреченных на то, чтобы потерять счет своим женщинам, и ценящих это, не много способов расставаться с ними, не раня их чувства. Самый лучший способ — чтобы они, прощаясь с нами, думали: «Я могла бы получить все, что хочу, но мне мешает самоуважение». Ты понимаешь. У меня это всегда срабатывает.
— А почему не говорить им: «Оставляю тебя в комфорте и безопасности, а сам возвращаюсь к своей суровой жизни, полной риска?»
— Брось! Если их устраивает такой тип, как я, значит, они в отчаянии и заигрывают с бедой. Я и есть в их представлении беда.
— Папа! — позвала Зета.
— Что?
— Папа!
— Я тебя слушаю, Зета.
— Я сыта. Пойдем? Я хочу увидеть группу!
— Подожди минуточку. Может быть, тебе надо зайти в туалет?
— Вообще-то да.
— Так это вон там, — сказал Старлиц, показывая на дверь. — Проверь, чтобы у тебя в рюкзаке не осталось фальшивых денег. В отеле у меня найдется для тебя еще.
Зета весело отодвинула свое пластмассовое кресло и вприпрыжку убежала.
— Ты ей понравился, — сказал Хохлов.
— Дело не в этом. Просто ей осточертело жить с мамашей.
— Нет, ты ей понравился, я же вижу! Она даже на тебя похожа. Сначала я не заметил сходства. Но когда она вслушивается в наш разговор, пытаясь понять, о чем мы болтаем, то становится похожа на смышленую обезьянку, то есть на тебя.
— Между прочим, где Виктор? — спросил Старлиц.
— Ах да, Виктор… — мрачно пробормотал Хохлов. С уходом Зеты у него испортилось настроение. Видно было, что ему становится все хуже, словно в нем открылась течь. Он достал из кармана пачку денег и стал пересчитывать их на колене.
— Виктор жив-здоров? — повторил Старлиц.
— Сейчас он находится вон в том замке. — Хохлов указал взглядом на крепость крестоносцев двенадцатого века на противоположной стороне гавани, так и просящуюся на открытку. — Наблюдает за нами в бинокль.
— С какой стати?
— Я велел ему следить за нами издалека. Но это не главное. Главное — его глупость. — Хохлов вздохнул. — Помнишь нашу первую встречу на пляже, когда мы получили электронные лампы? Так вот, их сначала было все-таки не девять, а десять. Но одну Виктор украл.
— Хорош! — фыркнул Старлиц.
— Потом он тайком продал ее тому самому музыканту из твоей группы за полторы тысячи долларов. — Хохлов махнул рукой. — Негодяй! С другой стороны, деньги мне пригодились: я смог вернуть самолет. Потом я занялся отмыванием денег для литовца и доставил твою знакомую вместе с дочерью. Мы вернулись на Кипр живыми и невредимыми, и я возвращаю тебе твои деньги. Здесь полторы тысячи.
— Виктор загнал лампу за полторы тысячи баксов?!
— Да! Я тоже сперва не поверил, что этот балда англичанин отвалил столько денег. Но западные музыканты — сплошь наркоманы, у них башка не варит.
Старлиц спрятал деньги.
— Советую заглянуть на аукционный интернет-сайт eBay точка com. Такие смекалистые ребята, как вы, могут наварить неплохие денежки на матрешках и кремлевских значках.
— Приношу извинения за проворовавшегося Виктора. Он сделал это, не спросив моего разрешения.
— Принимаю твои извинения, Пулат Романович. Считай, что вопрос снят.
Хохлов заметно повеселел.
— Ты его не пристрелишь? Я его предупредил, что ты вправе с ним разделаться.
— Не обещаю, что у меня никогда не появится желания прибить Виктора, но казнить его за одну украденную лампу я не собираюсь. У меня есть чувство собственного достоинства. К тому же в его возрасте я откалывал точно такие же номера. Я любил облегчать магазинные полки — о, что это были за деньки! Тогда на товарах еще не было электронных штрих-кодов.