Старлиц занялся сознательным разрушением программ, и рынок щедро его отблагодарил. Через выходной он ездил в интернат к Зете. С ней самой он никогда не разговаривал, а только делал ее фотографии с помощью мощного телескопического объектива. Зета, которой очень шла школьная форма, стала появляться на фотографиях, что было отрадным признаком, учитывая ее карьерные устремления. Старлиц вел подробные досье на ее учителей, лелея утонченную форму мести людям, превращающим его дочь в принцессу, которая станет смотреть на отца сверху вниз, как на какого-то неотесанного деревенского автомеханика.
Преследование и подглядывание делали его жизнь пустой, но и у этого положения были свои плюсы. Он установил через океан неплохие отношения с Мамашами Номер Один и Номер Два. Вана и Джуди по-прежнему находились в ссоре и не разговаривали, но к швейцарскому интернату относились одинаково положительно — потому, вероятно, что самому Старлицу мысль о таком образовании не могла бы прийти и в страшном сне. Они читали его электронную почту и с любопытством рассматривали приложенные к письмам фотографии. Былая война полов затихала вместе с умиранием последних месяцев года. Старлиц объяснял это возрастом. Молодость и красота канули в прошлое, ставки были очень низки, чтобы за них бороться. Все они слишком постарели, чтобы их продолжало тянуть к людям, которых они не могли вынести.
Джуди даже предприняла усилие, чтобы подняться с инвалидного кресла и что-то заработать: арендовала косметический салон в Орегоне для участия в расходах на образование Зеты. Зета хорошо училась. Ее соученики были нервными, лишенными родительской ласки богатыми детьми, которыми она успешно помыкала. В свои двенадцать лет она была непререкаемым авторитетом, потому что зналась со звездами поп-музыки и могла это доказать. На ее восторженные письма отвечала сама Бетси Росс.
Со стороны Бетси это было весьма дальновидно. Зета или кто-то другой вроде нее мог бы в случае надобности поместить Бетси в лечебницу для наркоманов. У Зеты был железный внутренний стержень. Добро долго не живет, но к Зете это не относилось: она была слишком решительной и деловитой для ранней смерти. Просто выживать было для нее недостаточно, ей нужно было побеждать. Ей было на роду начертано похоронить всех, с кем ее столкнет жизнь.
Когда наконец Y2K наступил, Старлиц встретил его в толпе. Толпа отражалась во множестве зеркал и распевала хором. Все было совершенно предсказуемо. Он был всего лишь одним лицом из великого множества лиц, частицей в могучей волне, толстым, невзрачно одетым пьяницей посреди незнакомого ему города. Великая перемена не должна была его отыскать.
Но она все равно до него добралась и выместила на нем свою ярость. Удар был нанесен изнутри: сердце пронзил высоковольтный разряд, боль ударила в плечо. Он упал, как подстреленный олень, и молча канул в багровую тьму.
— По крайней мере, ты выбрал правильную страну для сердечного приступа, — сказал Хохлов.
— Верно, — хрипло отозвался Старлиц, — по части оживления сердечников Швейцарии нет равных.
— Как ты теперь себя чувствуешь?
— Я только что перенес операцию на сердце. Самочувствие такое, словно меня отдубасили молотком. — Старлиц навалился на хромированный бортик больничной койки, чтобы понюхать огромный букет цветов, принесенный Хохловым. — Спасибо, что пришел меня навестить, Пулат Романович. Да еще с цветами! Этого я от тебя не ожидал.
— Я подобрал их по пути, — сказал Хохлов в свое оправдание. — В соседней палате умер физик-ядерщик.
Старлиц кивнул.
— Их в Швейцарии что кроликов. В Женеве расположен Европейский центр ядерных исследований.
— Одного профессора они недосчитались.
— Умная была голова, судя по букету. — Старлиц почесал место, где ему вставляли иглу для внутривенных вливаний. — А теперь рассказывай. Как тебя занесло в страну скрытных гномов?
— Это очень странная история. В общем, когда разразился балканский кризис, я прилетел на своем невидимом для радаров самолетике на выручку Милошевичу. Он страшно обрадовался, увидев меня. Рассыпался в благодарностях. Его очаровательная дочь тоже была мне очень благодарна. Я уже готовился к семейному перелету в Грецию, как вдруг… Каким-то образом я оказался в эпицентре взрыва в белградском военном аэропорту. В ночь первого натовского налета. Наверное, я стоял прямо под крылатой ракетой стоимостью в миллион долларов.
— На твоем месте я никому бы не стал об этом трепаться.
— Произошло что-то вроде временного отключения новостей. Шипение на пленке. Какой-то щелчок. Утечка. Думаю, все из-за того, что я русский. У меня была полная событий жизнь. Россия получила от двадцатого века сполна, больше других стран. Наверное, я тоже превысил свой баланс на счету двадцатого столетия. В двадцатом веке мне уже нечего было делать.
— Это я могу понять.
— Меня нашли гораздо позже, в аэропорту косовской Приштины, когда русские войска бросились туда, чтобы опередить НАТО. Видимо, я лежал упакованный вместе со своим самолетом, герметически закупоренный.
— Что стало с самолетом?
— Конфискован. Отправлен на изучение в Москву, вместе с разбившимся американским бомбардировщиком «Стеле». Но со мной обошлись по-хорошему, выдали квитанцию.
— Не повезло тебе, Пулат.
— С тех пор мне полегчало. Кажется, благодаря этой невольной отставке я воспрянул духом. Я переехал к племяннику в Будапешт — у него там занятные делишки — и поправил здоровье. Когда наступил Y2K, меня просто продуло сквозь этот момент, только и всего. Подумаешь! Обычный день в календаре. А ты? — Хохлов подбоченился. — Не завидую человеку, угодившему в больницу!
— Вот лежу здесь и размышляю. Объясни, Пулат, почему для людей, творящих зло, всегда готов психоанализ? Все объясняется происхождением, генетикой, прошлым, нищим детством, дурным нравом и тому подобной ерундой. А когда ты сделаешь какое-нибудь беспримерное, неслыханное добро, на это всем наплевать.
— Хорошо, что ты снова философствуешь. Мудрость вырастает из страданий.
— Послушай, у меня есть теория. Хороший человек может включиться в повествование плохого. Ведь хорошему легко вообразить себя плохим. А плохой не может подключиться к повествованию хорошего, потому что понятия о нем не имеет. Это превышает его возможности, у них разные языки.
— Мне нравится эта теория, — сказал Хохлов. — Это математика. Поверхностные слои. Нравственная топология.
Старлиц молча кивнул. Летчики — хорошие математики, русские — очень хорошие математики. Русские летчики — асы математики.
— Кстати, о злосчастной «Большой Семерке», — вспомнил Хохлов. — Какой бесславный конец! Половина девушек мертвы…
— Половина живы, — возразил Старлиц.
— Отмена гастролей, увольнение персонала, скандал с турецким импресарио… Проект мертв. Вчерашняя новость, хладный труп. А как чудесно все было задумано!
— Проект отжил свое. Ничего не поделаешь: когда время для сюжета прошло, он превращается в фарс. Или становится смертельно опасным. Бывает то и другое сразу.