Звезды вновь мерцали — но теперь над старым садом, растущим вокруг бывшего имения баронов Дэви.
Моя голова торчала из земли, под кустами, что росли вдоль ограды. Извиваясь и продолжая отталкиваться ногами, я выбрался наружу, весь в земле и высохших листьях. Отряхнувшись, выпрямился и огляделся.
Копейная ограда находилась рядом, за ней, ниже по склону, в темноте угадывался зигзаг лепреконского дерева. В саду было тихо и пусто, а в доме, темный силуэт которого вырисовывался на фоне неба, светились два окна. Если память не подводила меня, с этой стороны должна располагаться пристройка летней кухни. Там, помимо очага, шкафа с кухонной утварью и разделочного стола, имелось и кое-что еще…
Пока я пробирался к летней кухне, картина тайного пространства лепреконов все еще стояла перед глазами. Наверное, на всем континенте жило какое-то количество не-лепреконов, знающих этот секрет. Но я ни с кем из них знаком не был, кроме Лоскутера, которому сам в свое время и рассказал про находку. Лоскутер тогда не выказал особого удивления, хотя и тщательно расспросил обо всем, что я видел. Кажется, более всего его заинтересовало не дерево и не шары света, висевшие на нем, словно какие-то диковинные плоды, а звездное озеро.
Я достиг кухни, остановился перед очагом, в котором еще слабо тлели угли, и огляделся.
Уверен, в распоряжении людей не имелось ничего подобного. Патина — это было общее, доступное для всех рас, вернее, для тех представителей, которые обладали хотя бы зачатками магических способностей или имели шары из морского хрусталя. Но есть ли нечто такое у эльфов или, допустим, гоблинов? Я не мог связно описать свои ощущения, но мне казалось, что секретное пространство лепреконов каким-то непостижимым образом отображает их сущность. Это место, особенности его строения, сумеречные, тайные законы, по которым оно жило, словно несли в себе отпечаток лепреконской души. Возможно, это все же как-то связано с Патиной?
В углу обнаружилась длинная толстая палка, и я принялся разгребать угли. Занимаясь этим, я пытался представить, как должно выглядеть внутреннее пространство, к примеру, тех же троллей? Без сомнения — это нечто безмятежное, с уклоном в философическую созерцательность, древний лес или горы наподобие Старых. А эльфы?
Я хмыкнул и шагнул на расчищенный от углей участок. Секретное пространство эльфов — бесконечные равнины и пологие холмы. Оно, вероятно, было грязным, дурно пахнущим и шумным, в нем к горизонту должны тянуться вереницы таборов, бегать галдящие дети в обносках, сварливые эльфийки браниться и тягать друг друга за немытые волосы… А гномы? Есть ли свое пространство у гномов? Голова городского анклава и начальник их разведки, возможно, знают о нем и даже имеют туда доступ.
Задняя стенка очага состояла из двух соединенных заклепками железных пластин, черных от копоти, с едва проступающим барельефом, который изображал фамильный герб баронов Дэви.
Шлем с плюмажем из трех пышных перьев, а под ним, крест-накрест, кольчужные перчатки.
Ну, тогда пространство орков — это город. Такой себе средний тихий городишко, дома с крепкими ставнями и дверьми, множество меняльных лавок, орицы-матроны в длинных серых платьях, органная музыка, послушные, благолепные орчата в аккуратных штанишках и курточках… Я нажал на среднее перо барельефа, и пластины медленно, с тихим скрипом, разошлись в стороны.
Подобные измышления, конечно, помогают четче представить себе истинную природу населяющих континент рас. Но они никуда на самом деле не ведут и по большому счету есть не что иное, как пустая трата времени, решил я, пробираясь в узкий лаз. Усилием воли я изгнал из сознания уже начавшую смутно вырисовываться картину внутреннего пространства гномов — естественно, это была огромная ростовщическая лавка — и тогда впереди обнаружился узкий закуток. Он располагался в простенке позади холла первого этажа. От него вверх тянулась лестница, крепеж ее был вбит в щели между камнями, из которых сложена задняя стена поместья.
Я остановился и закрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти расположение комнат и коридоров бывшего поместья баронов Дэви. То, что мне нужно, находилось под крышей, и я полез, тихо бряцая саблями.
Снаружи сюда не доносилось ни звука — я надеялся, что и меня никто не услышит. Пока я карабкался, было тихо, но, когда достиг приютившейся под потолком узкой бойницы, мне показалось, что снаружи, из сада, доносятся приглушенные звуки. Я замер, прислушиваясь. Тихие голоса… нет, больше ничего не слышно. Протиснувшись в бойницу, я очутился на узком выступе, который тянулся под потолком по периметру зала. Внизу угадывались очертания лестницы, стен и огромного цветастого ковра, устилающего далекий мраморный пол. На этом ковре в детстве мне строго-настрого запрещалось играть, потому что стоил он чуть ли не дороже всего дома — баснословное изделие умельцев из Пондиниконисини.
Моей целью было отверстие в противоположной стене. Я полз по выступу крайне осторожно, потому что шириной он был всего в локоть и не имел бордюра. Снизу донеслись тихие шаги, хлопнула дверь. Когда я достиг угла и кое-как преодолел это препятствие, полоса света протянулась из-под лестницы по ковру. Она тускло озарила изгибы пышных узоров, цветы и лиственный орнамент. Я пополз чуть быстрее, стараясь не звякать оружием. В полосе мелькнула тень.
— Сюда, мой господин, — прозвучал голос. Я был уже у противоположной стены. Невидимое снизу отверстие находилось над широкой и высокой дверью.
Световое пятно запрыгало внизу — кто-то поднимался по лестнице. Снаружи донеслось ржание лошадей.
Я протиснулся в отверстие и очутился в коротком лазе. Его конец перекрывала решетка в раме на петлях. Замка там не поставили, но открывать я ее пока не стал — просто приник к решетке и глянул вниз из-под потолка спальни моих родителей.
Кровать под балдахином была таких впечатляющих размеров, что там мог, наверное, заняться любовью весь кадиллицкий анклав гномов. Помню я эту кровать с детства — под ней я любил прятаться от слуг, когда они вечером начинали искать меня, чтобы отправить спать. В свое время именно мать организовала покупку и доставку этого ложа в спальню на втором этаже поместья. Затаскивали его девять грузчиков-гоблинов. Теперь, когда образ матери изрядно стерся, но еще не до конца исчез из моей памяти, я, окидывая его, так сказать, взглядом со стороны, понимал, что мать была наделена большой привлекательностью… и, кажется, большой любвеобильностью.
Хотя кровать Протектора в Большом Доме была еще больше…
Шатер балдахина сейчас скрывал от меня ложе, но массивное бюро из темно-синего, с черными прожилками камня было видно как на ладони.
Как и гоблин-бородавочник, восседающий за ним с пером в одной руке и стаканом в другой.
Бородавочник! Я моргнул и уставился на него, затаив дыхание.
Очень редкий тип. Я за всю жизнь видел только двоих.
Гоблин был огромен и шкуру имел толстенную. Эта шкура сама по себе заменяла броню — ее пробивали лишь арбалетные болты — и имела густо-лиловый окрас (цвет других гоблинов менялся от нежно-салатового в детстве до бледно-зеленого на склоне лет). Кроме того, шкуру покрывали шишки-наросты, смахивающие на очень большие бородавки. Насколько я понимаю, именно они и заменяли бородавочнику броню, успешно отбивая стрелы. Была у них одна удивительная особенность, делавшая гоблинов этого вида особо опасными противниками в драке, — а драться они умели. Бородавочники чаще всего служили наемниками, причем не безмозглыми мордоворотами и телохранителями, а начальниками крупных военных соединений или руководителями охраны.