— Товарищ капитан госбезопасности, можно вопрос?
— Конечно, можно. Только давайте-ка перейдем на «ты» и будем обращаться друг к другу по именам? Согласны? — Юрий протянул ладонь. Ответное рукопожатие Виктора оказалось неожиданно крепким.
— Конечно... Юрий.
— Вот и хорошо. Итак? — Крамарчук расстегнул китель на две верхние пуговицы, ослабил пальцами воротник: топили в столичных квартирах образца сорокового более чем жарко.
— Товарищ... э-э... Юрий. — Виктор бросил взгляд на неплотно прикрытую кухонную дверь, из-за которой слышалась музыка новогоднего радиоконцерта, и негромко продолжил: — Вера о вас много хорошего Рассказывала, иначе б не решился спросить. Странные вещи какие-то вокруг происходят, да и люди много чего говорят... Только в мой институт за последний месяц вернулись трое наших, гм, ну, в общем, трое наших Ранее осужденных сотрудников. И у Раечки в типографии тоже кто-то возвратился. Судимости полностью еняты, люди восстановлены на своих прежних постах, никакого поражения в правах и «сто первой» справки. И это вроде бы не только у нас происходит. Это... что — то означает? Ну, я в том смысле, это единичные случаи или... — окончательно понизив голос, закончил он.
Крамарчук расслабился: вопрос был, что называется, не опасный, можно и поговорить. Тут главное не только лишнего не сболтнуть, но и ответить так, чтобы это не выглядело дежурной отговоркой.
— Это, Виктор, означает только одно: после разоблачения и казни врага народа Ежова и ликвидации его приспешников НКВД по требованию советского правительства и лично товарища Сталина пересматривает дела репрессированных граждан, многие из которых были несправедливо и даже преступно осуждены! — Выдав столь длинную фразу, подполковник мысленно себе зааплодировал: во, завернул, прямо как с трибуны. Но дальше нужно как-то попроще, не на партсобрании, чай. — Одним словом, Ежов и на самом деле оказался мерзавцем и вредителем, и это — самый страшный вред, нанесенный им стране. Но наши органы умеют признавать свои ошибки и сейчас по мере сил исправляют их, спасибо нынешнему наркому товарищу Берии! — О том, что Лаврентий Павлович при «вредителе Ежове» тоже отнюдь не сидел без дела в родной Грузии, Крамарчук говорить, ясное дело, не собирался. — Так что никакие это не единичные случаи, Виктор, а вполне закономерные и полезные нашей Родине изменения к лучшему.
— Потрясающе. — Напряженное до сего момента лицо хозяина дома было буквально не узнать. — Право слово, это самая лучшая новость, что я слышал в последнее время! Настоящий новогодний подарок! Нет, слухи-то, конечно, ходили, да и народ вокруг того... шептался. Но слухи слухами, а вот чтобы так, можно сказать, официально?! Спасибо вам, товариш капитан, — от волнения он снова перешел на «вы».
— Ну, не то чтоб именно официально, — широко улыбнулся в ответ Юрий. — Рассказал-то я как раз сугубо между нами, а вот будет ли сделано заявление от имени правительства, честное слово, не знаю. Рангом не вышел. Так что благодарить меня не за что.
— А знаешь что, Юрий, — неожиданно подмигнул ему Виктор, — за такую новость не грех и по маленькой, а? — Он раскрыл застекленную дверцу массивного — Крамарчук и сам помнил подобные — буфета и, позвенев чем — то в его недрах, к удивлению подполковника, выставил на стол початую бутылку водки и пару рюмок. Юрий с трудом сдержал улыбку: известное дело, заначка! Все-таки мужики одинаковы во все времена.
— Можно и по маленькой. А потом еще по папиросе — и за стол, пока женщины нас не хватились.
Мужчины выпили, закурили. Первым заговорил Виктор:
— Юрий, я вот о чем еще сказать хочу. Вижу, стесняешься ты сильно, там, за столом в смысле. А ты не стесняйся, мы люди простые. По тебе ведь сразу видно, что настоящий человек, и образованный, и порядочный. Знаешь, я очень не хотел, чтоб Вера к вам в наркомат на службу постулата, да и Раечка против была. Но девчонка уперлась — да и что с нее взять, молодость, одно слово. Романтики захотелось: шпионов ловить, заговоры раскрывать. А с тобой хоть в надежных руках будет. Под присмотром, так сказать.
— Ты... о чем?! — искренне не понял Крамарчук, едва не поперхнувшись табачным дымом.
— Да о вас с ней, о чем же еще? — вполне по-доброму улыбнулся собеседник, смущенно потерев рукой гаадковыбритый подбородок.
— Виктор, но мы... просто служим вместе, ну, то есть она под моим началом служит... — пробормотал Крамарчук, припомнив недавние догадки относительно того, кем его могла представить девушка. И тут же одернул себя. Оправдываться, да ещё в такой щекотливой ситуации, как минимум глупо. Да и не по-мужски как-то.
— Да то понятно, что служите. А еще понятно что любит она тебя. Верушка, правда, сейчас дома редко ночует, но уж когда приходит, так аж цветет вся. Перед зеркалом подолгу крутится, а если в душ пойдет — бывает, и поет там. Да и вообще, изменилась девочка сильно изменилась, уж месяца два-три, наверное. Счастливой она стала, это я тебе как отец говорю. Мы с Раечкой пока, конечно, помалкивали, делали вид, что ничего и не замечаем. А сегодня все на свои места встало. Я специально за ней весь вечер наблюдал: на командира, Юра, такими глазами не смотрят, уж поверь. Любишь ее? Только не лги, очень прошу. Скажешь «нет» — между нами ничего не изменится, сами разберетесь, взрослые уже люди.
— Люблю, — склонив седую голову, тихо пробормотал подполковник. — Вот только решиться сказать ей об этом не могу. Не вправе. Молодая она, вся жизнь еще впереди, а я? Не хочется девчонке обузой становиться...
— Ну и дурак, коль так думаешь, — хмыкнув, Виктор разлил по второй. — Разве в возрасте дело? В любви дело, товариш капитан государственной безопасности, в любви, и больше ни в чем. Ну, за вас. — Не дожидаясь Крамарчука, он опрокинул свою рюмку и подмигнул оторопевшему подполковнику: — Пошли в комнату, женщины, наверное, уже заждались. По крайней мере, одна из них — точно...
Спать разошлись часа в два — смешное время по меркам новогодней ночи для человека второй половины двадцатого века. Крамарчуку, несмотря на его жаркие протесты, постелили на диване в большой комнате, той самой, где перед тем стоял праздничный стол. Остальные каким-то образом разместились в смежной девятиметровой комнатке. Поскольку все его доводы пропали втуне, Юрий, в конце концов, вынужден был смириться.
Несмотря на позднее время и выпитый алкоголь, спать совершенно не хотелось. Поворочавшись с полчаса, Крамарчук раздраженно отбросил плед и пошел к окну курить. Приоткрыв форточку, он привычно уселся на подоконник, нормальный широкий деревянный подоконник, а не его жалкое бетонное подобие из семидесятых или пластиковое из девяностых, и задумался.
Что ж, вот и приехали. Сходил, называется, в гости на Новый год. Нет, с тем, что он полюбил Веру, он уже давным-давно определился. Просто не хотелось портить девчонке жизнь, ведь если так посмотреть: сколько лет ей и сколько ему? Да и согласится ли тот же Берия на их брак? «Согласится, куда денется, — язвительно хмыкнул внутренний голос, — ему же проще будет тебя контролировать».