А потом враги начали петь. Теперь он откуда-то совершенно точно знал, что они именно поют. Сначала едва слышно, но с каждой секундой все громче и громче. Грозный, торжественный ритм, осязаемые удары слов, хлещущие по нему, точно плети. Он жалобно заскулил, съежился, попытался сделаться как можно меньше, незаметнее, наивно пытаясь спрятаться.

Тщетно! Песня звучала и звучала. Она настигала его повсюду, буквально выворачивала наизнанку, что-то требовала, угрожала, обещала – он не понимал смысла всего, что слышалось в ней, улавливая лишь отдельные фрагменты, но и это повергало его в панический ужас. Каким-то сверхъестественным чутьем он догадывался, что стоит ему хоть немного отозваться на эту песню, и прежняя вольготная и привычная жизнь тут же изменится – окончательно и бесповоротно.

Но и противиться не удавалось: он с ужасом почувствовал, как распрямляется во весь рост и, точно зачарованный, идет на свет, к врагам, не обращая внимания на боль. Шаг за шагом, все ближе и ближе.

И с каждым пройденным сантиметром внутри открывается что-то, оказывается все это время сидевшее в нем глубоко внутри и никогда себя никак не проявлявшее. И это «что-то» по-хозяйски начинает вытеснять его, выгоняя, а если точнее, выбрасывая из тела, будто ненужную опостылевшую вещь. Он изо всех сил закричал, начал упираться, сопротивляясь невидимому давлению, но напрасно. Он проигрывал эту схватку, спасения не было. И, пожалуй, самое страшное для него заключалось в ясном осознании того, что теперь он знал – так и должно быть!

…Последнее, что он услышал: «Осторожно, доктор, не повредите его!»

Антон открыл глаза. Разноцветная муть кружилась перед ним в веселом хороводе, медленно отступая, давая дорогу обычным зрительным образам и звукам. Он не помнил, когда в очередной раз лишился сознания. Прислушался к своим ощущениям, внутренне сжимаясь и готовясь к очередному прикосновению хирургических инструментов – нынешняя передышка вряд ли могла быть долгой. Противная, тянущая боль в правом боку сменила уже ставшее привычным жжение. Она здорово походила на зубную, только располагалась совсем в другом месте.

Каланин дождался, пока зрение не придет в норму, и огляделся. Он лежал на кушетке в той самой комнате, куда привез его Гарутин. По-прежнему голый, небрежно прикрытый какой-то материей, сильно побуревшей в районе живота. Во всем теле наблюдалась неприятная слабость, его слегка мутило, а в виски точно воткнули раскаленную проволоку и с садистским наслаждением ворочали ее туда-сюда. Рядом никого не было видно, только слабо шелестели включенные приборы на стойках.

Антон попробовал двинуться. Руки и ноги чуть отозвались, но полностью повиноваться отказались категорически. Звать кого-нибудь он побоялся, с ужасом подумав, что на его призыв откликнутся те самые мучители, которые так долго издевались над ним. Впрочем, он почему-то ни капельки не сомневался, что за ним и так вскоре придут.

Он не ошибся. Вот только вместо прежних извергов-врачей перед ним появился Звонарев. Егор подошел к нему все той же шаркающей походкой и, кряхтя, словно древний старик, присел в кресло рядышком. В руках каплей держал офицерский лучевик. Сначала Антон почему-то решил, что бывший приятель пришел убить его, но Звонарев сидел спокойно, опустив оружие стволом в пол, и следователь немного расслабился, хотя и прекрасно понимал, что направить лучевик на цель – дело ничтожной доли секунды.

Звонарев молчал, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Каланин, разглядывающий его с напряженным ожиданием, вдруг заметил то, на что раньше не обратил внимания. Броня космофлотца была прожжена импульсами в нескольких местах. Да что там говорить, непонятно было, как Егор вообще дошел до него – по логике вещей, с такими ранениями он должен сейчас тихо-мирно лежать где-нибудь в уголочке, дожидаясь неизбежного конца! Причем без вариантов.

– Егор, – негромко позвал Каланин, дико боясь того, что каплей мертв и уже никогда не откликнется. – Егор, ты жив?! Ты слышишь меня?!! Немедленно очнись! – Откуда-то донесся запах дыма. Антон прислушался. Нет, ему не показалось – где-то совсем близко что-то горело. Капитану даже почудилось, что он слышит треск пламени, радостно пожирающего подвернувшиеся на пути предметы. Каланин испугался. Сгореть заживо, не имея возможности спастись, – эта ужасающая мысль пронзила его подобно разряду молнии. – Егор! – Он орал изо всех сил, понимая, что это, быть может, его последний шанс на спасение. – Егор!!!

Через долгую-долгую минуту Звонарев шевельнулся, тяжело вздохнул и медленно открыл мутные от боли глаза.

8

Гарутина Егор ненавидел.

Еще в момент их первой встречи, тогда – в Новограеве, когда он чуть не выскочил из машины, чтобы потребовать у жандармов объяснений по поводу ареста кавторанга Фомина, и натолкнулся на взгляд незнакомца, стоявшего на тротуаре, внутри у Звонарева шевельнулось смутное, неосознанное чувство неприязни к этому человеку. Он и сам, наверное, не смог бы сформулировать точно, что же было не так с полковником, но в душе сразу же, точно предупредительное табло, загорелось: «Враг!» И пусть впоследствии проказница судьба распорядилась таким образом, что их жизненные дороги не просто пересеклись, но и оказались весьма тесно связаны друг с другом, каплей постоянно боролся с искушением выстрелить в командира «ярославичей».

И это при всем при том, что Гарутин неоднократно спасал Егора, всячески помогал ему, опекал и заботился. Да и относился он к каплею, судя по всему, достаточно дружелюбно. Так, как более старший и опытный товарищ относится к младшему. А вот поди ж ты, не лежала у Звонарева к нему душа, и все тут! Чувствовал Егор в нем какую-то фальшь, какую-то червоточинку, нечто, хм, неправильное, что ли? Глубоко враждебное – нет, не Егору, а людям вообще!

А уж когда Звонарев оказался, что называется, в теме и познакомился поближе с тем, чем был так истово занят «Ярославль» во главе со своим командиром в последние годы, это чувство окрепло еще больше. Картина, представшая перед каплеем, приводила в ужас. Он и представить себе не мог, до чего, оказывается, дошли определенные властные круги в своем стремлении построить новый порядок!

И если саму идею установления могучей Империи через упорный труд каждого гражданина Звонарев принимал всем сердцем, то вот способы, которыми достигалась эта цель на самом деле… Нет, он не был ханжой и прекрасно отдавал себе отчет в том, что выстроить по-настоящему сильное государство бескровно, пожалуй, никому не под силу, но, по его разумению, даже самые жесткие меры имели рамки, за которые просто нельзя выходить.

Никогда!

Первый серьезный шок Звонарев испытал, когда в секретных архивах отца, извлеченных с подводной базы тсиан, встретил упоминания о некой масштабной операции по распространению среди населения особого наркотика, разработанного в военных лабораториях и облегчавшего процедуру проведения массового внушения. Случилось это незадолго до того, как будущий Император публично объявил о своих планах по восстановлению монархии. А если учесть, что стоявшие за ним влиятельные круги довольно активно финансировали исследования в области генной инженерии, микроэлектроники, психологии, биологии и в ряде других весьма специфичных, но близких по общей направленности дисциплин, то выводы напрашивались сами собой. Да и жесточайший кризис, поразивший в те годы общество и экономику Русской Конфедерации, теперь представал в несколько ином свете.