– Даниил, – бестелесный голос принадлежал комроты капитану Маркову, – во-первых, не злись. Договорились?
– Угу. – Мнемоконтакта, совсем недавно введенного в обиход космодесанта, Баков не любил. Индивидуальное, конечно, но у него это обычно вызывало приступ головной боли. Причем не сразу, а несколько часов спустя; ротный врач называл это отсроченной реакцией на надволновую передачу.
– Вот и хорошо. Потому что все немного… сложно. – Если бы последняя фраза была передана обычным способом, радиосвязью, например, голос капитана наверняка звучал бы смущенно. – Готов к приему инфопакета?
– Так точно, – уже по-уставному ответил Даниил, привычно расслабляясь. В противном случае передача сорваться бы не сорвалась, но по мозгам, вернее, по вживленному в мозговую ткань нейрочипу, врезало б конкретно. И «отсроченная головная боль»… Впрочем, ладно, хватит о грустном, «послушаем» лучше, что нам сообщат.
В следующий миг под черепной коробкой неприятно запульсировало: с борта «Крыма» – большого десантного корабля – пошла передача данных. А еще миг спустя Даниил привычно окунулся в поток поступающей непосредственно в мозг информации. Не самой, скажем честно, подробной информации!..
* * *
…Собственного названия у планеты пока не было, только индекс: маловразумительное сочетание букв и цифр: «ПЗТ-А-001-27/24». Что переводилось (и кто бы догадался?), как «планета земного типа, класс А, подкласс «нуль-нуль один», номер по каталогу – 27/24.
В переводе на нормальный язык вся эта галиматья означала, что на обнаруженной несколько месяцев назад планете земной тип атмосферы, сила тяготения одно «g», нет опасной флоры и фауны и коэффициент пригодности к заселению – первый. То есть нет необходимости ни в терраформировании, ни в предварительной очистке планеты от враждебных для гомо сапиенс организмов. И в нагрузку к этому – мягкий климат, атмосфера, практически повторяющая газовым составом земную, обилие воды…
На второй сотне лет человеческой экспансии в Дальнем Космосе, люди вдруг нашли самый настоящий Эдем.
Однако три дня назад исследовательская группа, изучающая благословенную планету на предмет дальнейшего использования, послала экстренный сигнал о помощи и перестала выходить на связь.
Больше никаких подробностей известно не было – или командование не сочло нужным посвящать в них сержанта Бакова. Только по-армейски лаконичный приказ: высадиться в районе базового лагеря, выяснить причину радиомолчания, и все. Никаких самостоятельных действий не предпринимать, за пределы лагеря не выходить, дожидаться прибытия группы «научников» из штаба флота.
Последнее Даниилу не понравилось особо: в любой боевой операции космодесант всегда отличался как раз большой свободой действий. А тут – «ничего не предпринимать» да «за пределы не выходить». Непонятно…
Вроде как предупреждение об опасности, но отчего ж тогда их выбросили силами всего одного отделения? На борту «Крыма» («На крымском берегу», – как любили шутить сами десантники) – восемь десантных челноков, вмещающих по десять десантников, да еще столько же модулей непосредственной огневой поддержки. Это не считая истребительного и штурмового крыла, конечно. Плюс – мощнейший комплекс бортового вооружения, вполне способный проломить несколько эшелонов орбитальной обороны. Так в чем же тогда подвох? Зачем их экипировали и вооружили по полной программе? При чем тут флотская научно-исследовательская группа, прибытия которой они должны дожидаться внизу? И самое главное – почему вообще спасением попавших в беду людей занимаются не «чрезвычайщики» из Коспаса, а боевой флот? Что, их БДК оказался ближайшим к планете кораблем? Так ведь для нуль-коридора все эти понятия – «ближе», «дальше» – мягко говоря, неактуальны? Гиперпространству в принципе глубоко поровну, сколько именно световых лет разделяют точки входа и выхода.
Чего же тогда он еще не знает? Чего?..
…Сержант Баков задумчиво уставился на «забортный» экран, завешенный белесой кисеей зарождающейся атмосферы и рябью мелких помех – началась ионизация корпуса. На смену благодатной легкости невесомости постепенно накатывалась тяжесть местной гравитации – модуль начинал снижение. А скоро еще и турбулентность пожалует, если сквозь облака пойдем – потрясет маленько.
Прикинув, сколько времени все это займет при таком режиме полета, Даниил расслабленно прикрыл глаза. Размышлять, выискивая среди полученных данных крохи сокрытой информации, не хотелось – четыре года службы научили его ко всему происходящему относиться глубоко философски. В том числе к малопонятным и на первый взгляд абсолютно нелогичным приказам.
В первую очередь к малопонятным и нелогичным приказам…»
* * *
В дверь осторожно постучали, вырывая меня из иллюзорного мира далекого будущего. Гиперпространство, космический десант и таинственные артефакты Ушедших остались где-то там, за призрачной гранью монитора ноутбука. Я же вернулся в затененный закрытыми шторами номер, стараниями российской контрразведки превращенный в писательский кабинет. Вернее, не совсем в номер: по неведомой мне причине, Анатолий Петрович обосновался в помещении, где до того обитал дежурный врач.
Впрочем, никакой загадки тут скорее всего не было: комната выгодно граничила с Марининым номером, да и освободить сразу несколько помещений сейчас, в разгар курортного сезона, наверняка было непросто даже для ФСБ. Или как раз именно для ФСБ – насколько я понял, в моей стране Анатолий Петрович со товарищи находился нелегально. Да и прилетели они только ночью, а по телефону такие вопросы, как я понимаю, не решаются…
В дверной проем просунулась короткостриженая макушка «водителя Коли»:
– Виталий Игоревич, извините, если помешал, но меня, это, товарищ полковник прислал спросить, не нужно ли вам чего? Обед я принес, а вот сигареты там, может, нужно или еще что?
– Обед?
– Ну да, три часа скоро, – искренне удивился спецназовец, – а вы и не заметили, да? Прикольно. Много написали?
– Да прилично, наверное… судя по окуркам, – усмехнулся я, с удивлением разглядывая наполовину заполненное «бычками» блюдце на столе. Самое смешное, что я и на самом деле потерял счет времени – рождающийся в мягком клекоте клавиатуры текст затянул и увлек за собой. Раньше такое у меня уже бывало… к сожалению, не столь часто, как того хотелось бы и мне, и моим издателям. Еще и голова, словно у «свеженаписанного» сержанта, снова разболелась – теперь уже, видимо, от утреннего коньяка.
– Ну и накурили вы! – не то укоризненно, не то, наоборот, с уважением протянул Коля, заходя в комнату и утверждая на столе поднос с никелированными судками и тарелкой нарезанного хлеба. – Я пока проветрю, хорошо?
Не дожидаясь разрешения, он отдернул гардины и широко распахнул балконную дверь. Поток падающего с улицы света немедленно окрасился в нежно-голубой оттенок: накурено было и вправду неслабо. Как я сам однажды саллегорил: «В сигаретном дыму сгорают муки писательского творчества».