— Ага… добились. — Схинки поковырялся во рту, с отвращением изучил вытащенный палец — кровь и какая-то слизь, — вновь глубоко вздохнул и поинтересовался: — Можно я покурю? Они меня пытали — не давали сигарет.
— Посмотри в кармане, — милостиво разрешил нав.
— Спасибо. — Схинки поднялся, присел, прислонившись спиной к стене, вытащил из кармана шорт пачку сигарет, зажигалку и закурил, жадно глотая дым. — Хорошо дома.
— Каким ты нашел Сантьягу?
— Злым.
— А каким ты его оставил?
— Еще более злым.
— Не растерянным? — В голосе Ярги послышалось удивление. — Он что, не понял послания?
— Все он понял… — Схинки огляделся, не нашел подходящего сосуда и стряхнул пепел на пол. — Только ему плевать. Он за тобой и без помощников пойдет. В одиночку.
— Это хорошо… — протянул Ярга. — В горячке допускаются самые интересные ошибки.
— Я бы на это не рассчитывал: комиссар продемонстрировал весьма обдуманную, несокрушимую и очень холодную злобу. А ваше послание привело к тому, что он будет просчитывать каждый свой шаг не дважды, а трижды.
— Значит, будет терять время.
Схинки покрутил головой, прищурился, оценивая позу Ярги, почесал в затылке, припоминая, как шел разговор и каким тоном произносил фразы хозяин, после чего осведомился:
— Я что-то пропустил?
— В смысле?
— Мне кажется, тебя не особенно волнует Сантьяга?
— Волнует, — чуточку рассеянно ответил Ярга. — Однако появилось смутное ощущение, будто мы упустили нечто более важное.
Ночь принесла на обожженную солнцем сковороду Нью-Мексико долгожданную прохладу. Черное стремительно упало на землю и камни, спрятало дороги и редкие деревья, обволокло настолько густым сиропом, что в нем, казалось, умирали даже звуки. И свет фар патрульного автомобиля мог протаранить мрак не больше чем на пару ярдов.
— Зачем мы забрались в эту глушь? — спросил молодой полицейский, неохотно выбираясь из салона.
— Ты у нас новенький, к тому же не местный, — медленно протянул шериф, облокачиваясь на внедорожник. — Должен кое-что увидеть.
— Здесь?
— Ага.
Далеко впереди, почти в миле от них, стояла ветхая бензоколонка Вербы. Ее очертания терялись в захватившей Нью-Мексико тьме, виднелся лишь квадратик окна. Маленький, но удивительно стойкий. Не сдающийся. В одиночку противостоящий мраку.
— Считай это обрядом, сынок, — продолжил шериф. — Я привожу сюда всех молодых полицейских нашего округа. А до меня привозил старый Бен, а до него — Горбатый Хью… — Полицейский помолчал. — Ах да, ты ведь не местный, о Горбатом небось и не слышал… А шерифом он был крутым…
— Мне рассказывали, — поддакнул молодой.
«Обряд»? Старый Бен? Горбатый Хью? Что за ерунда?!
Парень отработал смену, планировал зайти в бар, пропустить стаканчик да отправиться спать, но шериф приказал ехать: «Есть дело!» Думал, что-то важное, думал, опять наводка пришла на мексиканских перевозчиков, а в итоге — обряд. Что за обряд, твою мать? Стоять под миллиардами звезд и пялиться на полуразрушенную хибару?
Но ведь не скажешь, что у тебя на душе. Шериф лично привез, значит, надо стоять, внимать и поддакивать.
— Здесь никто не живет и никто не работает, — продолжил выдержавший паузу шериф. На спутника он не смотрел, уставился на далекий квадратик окна и говорил ровным, но очень твердым, убежденным голосом. — А когда-то бензоколонка принадлежала Самуэлю Вербе. Мой отец его знал, между прочим, пару раз заезжал в гости. И дед знал… Они рассказывали, что у старика всегда жили койоты и он их назвал именами президентов: Линкольн, Вашингтон, Грант… Или как банкноты. — Шериф раскурил сигару и выдохнул дым во тьму. Дым исчез. — Смешно, да?
— Ну и что?
— А то. — Шериф вздохнул. — Самуэль Верба — так оказалось написано на бензоколонке, которая появилась на этом месте лет семьдесят назад. А до нее здесь стояла обычная деревянная лачуга. А еще раньше, как рассказывал дед моего прадеда, — сломанный фургон. Обычный сломанный фургон на самом солнцепеке… Когда переселенцы решили узнать, не нужно ли помочь, старик в них выстрелил. Сказал, чтобы не приближались. Люди пожали плечами и уехали.
— Ага, я понял.
— Возможно, до фургона на этом месте стоял вигвам, но у индейцев никто не спрашивал… — Шериф попыхтел сигарой. — Вот так.
Вигвам? Фургон? Лачуга?
— Я обязан верить вашему рассказу, сэр?
— Нет, сынок, не обязан.
Молодой удовлетворенно кивнул, однако решил несколько сгладить резкость.
— Мне интересны подобные истории, сэр. В Техасе…
— Я рассказал тебе историю не просто так, сынок, — оборвал молодого шериф. — Рано или поздно ты окажешься здесь один, а потому должен знать, что можешь делать, а что нет.
— Где? — сбился молодой.
— Ты можешь бесплатно воспользоваться инструментом, что есть в гараже, но обязан вернуть его на место, — размеренно продолжил шериф. — Ты можешь войти внутрь, переждать жару, напиться воды или позвонить — там есть телефон. Это будет стоить один доллар, который нужно оставить на прилавке.
— Вы шутите?
— Однако ты не должен оставаться внутри после захода солнца. — Шериф «не услышал» возгласа. — И самое главное: если ты увидишь около бензоколонки машину или старика, сидящего на веранде или копошащегося в гараже, — ты не должен приближаться без приглашения. Ты должен уехать даже в том случае, если тебе нужна помощь. Никогда не приближайся к бензоколонке, если в ней кто-нибудь есть или ты думаешь, что в ней кто-нибудь есть. Это условие.
Убежденность и напор в голосе шерифа заставили молодого… нет, еще не поверить, но понять, что старый полицейский серьезен. Предельно серьезен. Это не розыгрыш.
И не легенда.
Скорее — правила жизни, которые существовали здесь задолго до его рождения и не исчезнут после его смерти.
— Скажите, сэр, — осторожно поинтересовался молодой. — А вы сами встречались с Вербой?
— Один раз, — кивнул шериф. И с гордостью добавил: — Он сам меня пригласил.
— И с тех пор вы сюда частенько наведываетесь…
Сказал и вздрогнул, бросив на собеседника испуганный взгляд: не обидел? К счастью, нет. Шериф усмехнулся.
— Из тебя вырастет неплохой полицейский, сынок. — Пожевал сигару и с мягкой, сентиментальной улыбкой произнес: — Я приезжаю не для того, чтобы встретиться с Самуэлем. Я приезжаю потому, что здесь, в миле от его бензоколонки, очень хорошо смотреть на звезды.