– За ними нужен глаз да глаз, – проговорил старик. – Тогда будущий покупатель сразу подумает, что и все прочее – тоже в отличном состоянии.
Гаррет вернулся и вырулил автомобиль на дорогу, быстро набирая скорость.
– На сегодня – больше никаких вертолетов, – обратился он к своему соседу.
– Хорошо, – сказал тот.
– Остался последний этап – домчимся на жестком крыле.
Тито, уже начавший посматривать на бананы в корзине, сразу потерял аппетит.
– Еще этап?
– «Беркут Сессна», – вставил старик. – Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год выпуска. Одна из последних моделей. Очень удобная. Тихая. Сможем наконец поспать.
Тито невольно вжался в сиденье. Впереди замаячили какие-то здания.
– И куда мы?
– Прямо сейчас, – отвечал Гаррет, – в ист-хемптонский аэропорт.
– Это частный самолет, – прибавил старик. – Никаких досмотров, никаких документов. Потом тебе выправят что-нибудь поприличнее, чем водительские права Нью-Джерси, но сегодня ничего такого не потребуется.
– Спасибо. – Тито не знал, что еще сказать.
За окном проплыло маленькое сооружение, на котором было выведено краской: «ОБЕД», а перед фасадом стояли припаркованные автомобили. Тито покосился на фрукты. В прошлый раз он ел минувшим вечером, в компании Бродермана и Вьянки, да и guerreros его на время оставили. Мужчина поднял банан и решительно принялся его чистить. «Уж если судьба заставляет учиться летать, так хотя бы не с голодухи», – мысленно убеждал он свой желудок. Тот плохо поддавался на уговоры, но Тито упорно продолжал есть банан.
Гаррет как ни в чем не бывало крутил баранку. Старик молчал.
Одиль сидела в белом кресле с белым роботом на коленях и ковыряла гостиничным белым карандашом у него в животе среди пластиковых шестеренок и черных резиновых лент.
– Такая штука, они ломаться.
– Кто же это сделал? – спросила Холлис из своего кресла, сидя со скрещенными ногами в мягком халате.
Минувшая ночь прошла для нее на удивление безмятежно. Теперь было девять часов, и собеседницы потягивали утренний кофе, заказанный прямо в номер.
– Сильвия Ротч.
Француженка что-то поддела кончиком грифеля, раздался щелчок.
– Bon [135] , – похвалила она.
– Ротч? – Холлис тоже взяла на изготовку белый карандаш. – Как правильно пишется?
– R-O-I-G. – Произношение английских букв, как обычно, далось Одиль с большим трудом.
– Это точно?
– Это по-каталонски, – пояснила она, наклоняясь и опуская робота на ковер. – У них там сложный диалект.
Журналистка записала: «Roig».
– А почему именно маки, она их часто изображает?
– Вообще только их и делать. – Огромные глаза француженки округлились, но гладкий лоб хранил серьезную невозмутимость. – Завалила маками весь Mercat des Flores, цветочный рынок.
– Ясно. – Холлис положила карандаш и подлила себе кофе. – Ты, кажется, хотела поговорить о Бобби Чомбо.
– Фер-гу-сон, – по слогам отчеканила Одиль.
– Как?
– Его зовут Роберт Фергусон. Он из Канады. Шомбо – просто псевдоним.
Холлис отхлебнула еще кофе, чтобы переварить услышанное.
– Впервые об этом слышу. Думаешь, Альберто знает?
Собеседница пожала плечами, как умеют лишь во Франции, – казалось, для этого нужно иметь немного иной скелет, чем у прочих людей.
– Вряд ли. Я в курсе, потому что мой парень работать в одной галерее в Ванкувере. Ты там бывать?
– В галерее?
– В Ванкувере! Красиво.
– Ага, – поддакнула Холлис, хотя видела, по правде сказать, очень мало – практически лишь номера́ в гостинице «Четыре времени года» да интерьер ужасно тесного зала суда, расположенного в бывшем здании двухэтажного танцевального зала в стиле «деко» на центральной улице с множеством театров, но, как ни странно, без автомобилей. У Джимми в то время выдалась черная полоса; приходилось безотлучно держаться рядом. Не самое приятное воспоминание.
– Мой парень, он говорить, что Бобби – диджей.
– Так он канадец?
– Парень? Француз.
– Я про Бобби.
– А, конечно, канадец. Фер-гу-сон.
– И хорошо он его знал? В смысле, парень твой?
– Доставать у него экстази, – ответила Одиль.
– Так это было прежде, чем Бобби переехал в Орегон работать над проектами GPSW [136] ?
– Без понятия. По-моему, да. Уже три года? В Париже мой друг видеть его фотку, открытие в Нью-Йорке, Дейл Кьюсак, в память о Натали, ты что-нибудь слышать?
– Нет, – сказала Холлис.
– Бобби работать геохакером для Кьюсак. Мой друг говорить мне, это Роберт Фер-гу-сон.
– И ты уверена?
– Да. Кое-кто из художников, местные, знать, что он из Канады. Это, наверно, не такой большой секрет.
– Но Альберто не в курсе?
– Не каждый знать. Всем нужно Бобби. Для нового искусства. Тут он лучший. Но жить уединенно. Кто помнить его раньше, они стали очень осторожными. Не говорить, если Бобби что-то не хочет.
– Одиль, а тебе известно про его последний... переезд?
– Да. – Собеседница помрачнела. – Емейлы возвращаться назад. Серверы недоступны. Художники не уметь выйти на связь, они волноваться.
– Альберто мне уже рассказал. Не представляешь, куда он мог направиться?
– Это же Шомбо. – Одиль взяла свой кофе. – Он быть где угодно. ’Оллис, ты не хочешь поехать со мной на Сильверлейк? В гости к Бет Баркер?
Журналистка задумалась. Кажется, она недооценивала очень ценный источник сведений. Если приятель Одиль (случаем, не бывший?) и вправду знал Бобби Чомбо-Фергусона...
– Это та, у которой квартира вся в виртуальных ярлыках?
– ’Иперпространственная обстановка, – поправила собеседница.
«Господи помилуй», – вздохнула про себя Холлис.
И подняла зазвонившую трубку.
– Да?
– Это Памела Мэйнуоринг. Хьюберт просил передать, что собирается в Ванкувер.
Холлис покосилась на Одиль.
– Он уже знает, что Бобби – канадец?