— Ну ты крут. Да ты просто мастер!
Он говорит:
— Эта новая игра — это же просто снос башни! «Бандитский первый слой», да? Так она называется? Реальный смертинетник!
Он говорит:
— Нужно срочно отправить благодарность в Сообщество Геймрайте— ров. Молодцы ребята! Я даже не сразу понял, что сижу в пятом слое… Полная иллюзия первого! И визуально, и по болевым ощущениям, и… Цербер, ты заценил? Сенсорная симуляция круче, чем в люксурии, да? И особенно эта фишка с разбитым социо-слотом, — он снова тычет себя пальцами прямо в рану, морщится от боли и восторга. — Квин, я был просто уверен, что реально отключился от социо! Догадался, только когда увидел свое отражение… — Он смеется и тут же давится хриплым кашлем: —…Отбивная вместо лица и без маски, не очень правдоподобно, да?.. Ну и тут до меня дошло: алло, если социо-спот отрубился, почему же цереброн не дублирует… И этот снег… Он ведь тоже своеобразный сигнал… тревоги… что-то я… сбился… о чем я сейчас говорил?
Он смущенно озирается. Облизывает пересохшие губы. Таращится на меня глазом-моллюском, доверчиво, в ожидании подсказки.
Кто я такой, чтобы отнимать у него последнее утешение? Объяснять термиту, что теперь он сидит в отдельном контейнере? Термит хочет верить, что по-прежнему строит вместе со всеми термитник. Так что я подсказываю:
— Ты говорил, что тебе нравится эта игра. «Бандитский первый слой». Все очень правдоподобно.
— Да, точно! — Он снова счастлив. — Игра. Ну, я, короче, сдаюсь. Один ноль в твою пользу. Никак не разберусь, где тут эскейп… Так хитро все сделано… Давай-ка добей меня. Кажется, отсюда иначе вообще не выйти.
— Ты прав, — говорю. — Иначе не выйти.
Все хитро сделано.
В первый раз это был Лисенок. За год до пожара. Он подошел ко мне на Доступной Террасе и долго, влажно смотрел своими глазами цвета гнилой картошки. Пока я не понял, что он пытается говорить со мной во втором слое, и не отшил его:
— Не получится. Я совершенно асоциален.
Я отвернулся от него и пошел вдоль рядов питомцев, но Лисенок зачем-то поплелся следом. Я несколько раз менял направление, но он пря— мо-таки увивался за мной, будто муха за помойным ведром, так что я снова повернулся к нему:
— Ты чего, Лис?
Взгляд у него был настолько бессмысленный — даже для него, — что мне пришлось взять его за плечо и встряхнуть.
— Э, Лис! Тебе чего надо? Говори вслух!
— Привет. Это. Я, — медленно, с явным усилием выдавил из себя Лисенок.
— Я знаю, что это ты. Лис, ты что, болен?
— Нет. Я. Не. Лис.
— Погоди, сейчас позову куратора…
— Нет. Нет. Нет. Нет.
— Эй, успокойся…
Впрочем, он и так казался абсолютно спокойным. Даже слишком спокойным.
— Просто молча. Следуй за ним.
— За кем?!
— За Лисенком, — сказал Лисенок.
— Почему ты говоришь о себе в третьем лице?
— О себе, — еле слышно шепнул Лисенок и направился к выходу с Доступной Террасы.
Движения его были медленными и до странности плавными, как будто он шагал под водой. Все это выглядело так дико, что я пошел следом. Молча.
Мы неспешно проплыли по коридору, вышли во двор, пересекли его и вошли в Спецкорпус. На входе нас обыскали; охранник вытянул откуда-то из-под одежды Лисенка обгрызенный карандаш, потряс перед его носом:
— Пишущий предмет — это зачем?
— Зачем. — Лисенок уткнулся картофельными глазами в пишущий предмет и подвис.
Некоторое время он стоял неподвижно, приоткрыв рот и не моргая, полностью погрузившись в созерцание. Казалось, он внимательно изучал следы от зубов на деревянной поверхности, пытаясь при этом постичь глубинную карандашную суть, его предназначение и смысл.
— Он что, однослойный? — охранник кивнул на Лисенка. — Недоразвитый, вроде тебя?
— Альтернативно одаренный, — ответил я. — Вроде меня. Очень любит рисовать.
— С пишущими предметами в Спецкорпус нельзя. Это… — охранник потряс в воздухе карандашом, зрачки Лисенка послушно заметались из стороны в сторону, — это — нарушение. К кому вы шли?
— На минус второй, — неожиданно бойко отрапортовал Лисенок. — Навестить Крэкера как он там ему наверное скучно нашему другу совсем одному пропустите пожалуйста.
— Ваш Крэкер давно уже полный овощ, ему не скучно. А ты нарушитель. У тебя пишущий предмет. Но я сегодня добрый. Я вас пропущу, если ты… — охранник ткнул пальцем в Лисенка, — мне споешь. Под запись. А я выложу на фрик-тьюбе. А то у меня там рейтинг стал падать… Ну, пой.
— Что петь?
— Давай что-нибудь из «Фестивальных страстей».
— У нас заблокированы «Фестивальные страсти», — поразмыслив, ответил Лисенок.
— А, ну да. Тогда из «Вечного убийцы».
— Кто охраняет твой всегда спокойный мирный со-о-он?.. — затянул Лисенок. — Э-то пла-нетарники! Кто не забудет никогда закон он есть закон? Э-то пла-нетарники! Кто больше всех всегда готов на помощь вдруг прийти-и-и? Это пла-нетарники! Кто видит семь слоё-о-ов и кто всегда гото-о-ов стабильность и гармонию спасти-и-и?..
На «спасти» Лисенок взвизгнул и дал петуха. Охранник благодушно захлопал в ладоши.
— Молодец, хорошо спел. Теперь скажи, кто ты и сколько тебе лет. Зрителям фрик-тьюба будет интересно.
— Я Лисенок. Мне двадцать восемь лет. Я живу в исправительном Доме. Раньше я был преступником, но теперь у меня маленький КПУ, так что я совсем скоро исправлюсь.
— А скажи еще, сколько слоев ты умеешь держать одновременно?
— Один, — отчитался Лисенок. — А иногда полтора.
— Отлично! — осклабился охранник. — Вы можете пройти. Пишущий предмет я верну на выходе.
Лисенок медленно, словно боясь оступиться, зашагал к лифту.
Крэкер лежал неподвижно, закрыв глаза, как обычно. Он лежал так уже очень давно. Три раза в день медсестра кормила его и меняла памперсы. Два раза в день переворачивала с боку на бок. Один раз в день — перед сном — протирала ему лицо и промежность влажными гигиеническими салфетками. Один раз в неделю его купали.
Все остальное время он просто лежал.
Шестнадцать лет назад, когда Крэкер совсем перестал шевелиться и диагноз «апатический ступор» сменился диагнозом «кома 1-й степени», само собой, возник вопрос об искусственной паузе. Администрация Дома после нескольких совещаний решила подвергнуть Крэкера паузе, как только у него исчезнут основные рефлексы и он потеряет способность дышать и принимать пищу естественным образом. Ну а до тех пор, пока он обременял персонал не больше, чем любой исправляемый грудничок, ему был предоставлен уход. Жидкая пища, памперсы и гигиенические салфетки. Ничего больше. Никаких обследований, медикаментов, аппаратов жизнеобеспечения. Никаких дополнительных действий. Ничего сверх того, что он бы и так получал после естественной паузы.