Спасибо, карточка принята.
Приложите к светящейся части экрана Вашу левую руку.
Идентификация выполнена.
Смерти нет, Второй! Вы можете открыть свою банковскую ячейку.
Внимание!
Вы только что изъяли все автописъма, хранящиеся в банковской ячейке.
Вы положили в свою банковскую ячейку 1 (одно) новое автописьмо.
Внимание! Вы забыли либо не хотите вернуть в ячейку изъятые автописъма.
Внимание!
Сейчас в Вашей банковской ячейке хранится всего 1 (одно)
автописъмо.
До следующих встреч!
Смерти нет.
Автописьмо
4 сентября 471 г.
Изоп, дорогой! Ты уж прости, но я тебя сделал))
Сейчас тебе восемь, и ты уже, наверное, знаешь, что должен был быть членом Совета. И что ты им не стал.
Ты не Второй.
Когда подрастешь, будешь, пожалуй, социальным работником… Да, так мы и сделаем. А дай-ка я прямо сейчас и распоряжусь на «свой» счет…
…Ну вот и все. Поздравляю с новой специальностью. Они, конечно, малость все обалдели, когда я сказал.
«Работником социоН — у Третьего аж крылья встопорщились. — А что конкретно вас могло бы заинтересовать?»
«Ну, сисадмином, например», — говорю.
«Как это, — говорит. — Как это сисадмином? Вы разве не хотите ка— кую-то достойную должность?»
А я ему — грозно: «И что это недостойного вы видите в должности сисадмина?» А потом вроде как смягчаюсь и говорю: «Ну, может, вы по большому счету и правы. Сисадмином скучно быть. Мне лучше что-нибудь творческое… Соцартом займусь. Картинки там, сувениры, всякие безделушки для интерьера ячеек… Или макеты подарков разрабатывать буду: социо-тортики и букетики к дню рождения… Или даже нет. Лучше буду социо-оружейником. Ага, точно. Разработка и поставка оружия для стрелялок и смертинетников»…
«Может, хотите собственную игру создать?» — «Да нет, — говорю, — зачем собственную. Слишком много ответственности. Устал я, друзья, от ответственности»…
Так что быть тебе оружейником. Между прочим, не самая пыльная работенка. И социально востребуемая. Вон, в «Братстве Огненных Муравьев» лазерные бластеры — просто старье, давно пора заменить. Про «Мегандроктонус» я просто молчу…
Вообще-то сначала я думал сделать тебя Слугой Порядка. Ну вроде как рокировка… Но потом понял: нет. Даже простым планетарником — нет. Никаких ответственных постов в первом слое. Никакой власти. А то, мало ли, у тебя наверняка ведь амбиции, и обиды, и чувство справедливое™ ущемленное… Зачем рисковать? Наворотишь еще, чего доброго, дел. Так что лучше уж сиди себе в социо, пистолеты рисуй. Не вижу смысла рисковать благополучием сына ради твоего удовольствия. В конце концов, мне на тебя наплевать.
Да, наплевать. Ты мне просто никто. Что, удивился, да?
Ведь ты — это я, прямое продолжение меня. Лишь пять секунд тьмы, и я снова живой, бла-бла-бла… Скажи-ка, дружок, ты помнишь хоть что— нибудь про меня? Вот я завтра вытащу из «Ренессанса» все предыдущие автописьма (не оставлять же тебе столько государственных тайн))), оставлю только одно, вот это… Что-нибудь помнишь?
Ты, может быть, помнишь, как мудро я правил в Совете Восьми?
Или что я любил на обед?
Или как пахла моя постоянная женщина, моя трущобная ведьма, пока была молодой? Не помнишь, да? Я скажу тебе: она пахла морской рыбой и имбирем… А потом, как она пахла потом, перед паузой, помнишь? Нет, конечно. Ведь это не ты, не ты, а я вдыхал ту сладкую болотную гниль, которую она источала со стонами…
А может, ты помнишь, как впервые улыбнулся мой сын?
Или ты помнишь, как внуки любили теребить мою бороду?
Ничего ты не помнишь. А без этих самых главных воспоминаний разве ты — это я?!
Да мне плевать на тебя. Как было плевать на моего инка-предшественника. Как ты меня, так я не помнил его. Не знал и не чувствовал. Его Родные были мне совершенно чужими. Восьмилетним мальчишкой — вот таким же, как сейчас ты, — я выгнал из Резиденции его женщин, детей и внуков, И мне было, если честно, плевать, как и где они будут жить дальше…
Все так делают. Все члены Совета, обновляясь, выгоняют из Резиденций «своих» Родных. Кто-то грубо, пинком под зад, кто-то вежливо, уважительно. Кто-то просто без объяснения причин, а кто-то под благовидными предлогами вроде «ремонта фасада главного здания».
И ты сделал бы то же самое, так ведь, друг?
Ты бы выгнал, восьмилетний сопляк, их всех — моих старых женщин и молодых, моего сына и моих внуков…. Всех, кто мне дорог.
Я ведь, можно сказать, семейственник… Что, зассал? Ну иди, пожалуйся на «себя» в ПСП. Добровольное признание смягчает наказание, говорят… Впрочем, я тебе не советую, дорогой. Мы таких, как ты, приговариваем к Позорной Паузе сразу… А Позорная Пауза — это знаешь что, дорогой? Тебе рано знать, но я уж, так и быть, расскажу. Это когда тебя сажают в одиночку в Спецкорпусе — прозрачная такая герметичная камера, навроде террариума, с круглосуточной видеозаписью, — и демонстрируют всем живущим во втором слое, как ты медленно подыхаешь от обезвоживания и голода. Как ты гадишь там же, где спишь. Как ты сходишь с ума и бьешься башкой о стены. Как ты маму зовешь. Как ты корчишься среди собственных испражнений…
Так что лучше ты просто никому не рассказывай про меня. Что дозволено Юпитеру, то не дозволено тебе, оружейник. Я могу быть семей— ственником, а твое дело жить по закону и не трепаться. И, авось, обойдется, потому что Живущий всеблаг.
…Ты не думай, я не сразу нашел в себе смелость назвать себя так. Я ведь долго, очень долго пытался верить в «жизнь вечную». Автописьма читал и все тужился, старался вписаться в роль, почувствовать себя им. Даже родственникам его социо-бабки ежемесячно перечислял, грех замаливал…
А потом понял — сильно за шестьдесят мне уже тогда было, другие долго так не живут — понял: вранье. Еще до Сбоев, еще до Четвертой, просто старым своим больным нутром понял. Я — это я, сумма воспоминаний от рождения до паузы. Все, кто были до, все, кто будут после, — чужие. И не важно, какие там циферки у нас совпадают.
Есть и другие, кто тоже это чувствует животом: к черту инка-последо— вателей, продолжение — в детях… Таких умников я уничтожаю без малейшего сожаления. Голова и жопа не могут жить в равных условиях…
Моему сыну, и сыну моего сына, и внукам его я хочу передоверить спокойного и послушного Живущего. Управляемого. Настроенного по Книге…
ИНТ. ПЕРВЫЙ СЛОЙ, ДРЕВНИЙ СУПЕРМАРКЕТ ПОЛ СНОС. Сначала мы ничего не видим, полная темнота, Только слышим загадочные шорохи и чье-то сиплое, с присвистом дыхание, Мы заинтригованы,