Так что я подбегаю к центральному входу загадочного «дома напротив» и читаю то, что написано на прибитой к стене табличке. Разгадка разочаровывает: это частный дом престарелых.
На улице никого. Все белые занавески задернуты. Дом кажется необитаемым — впрочем, на первом этаже открыто одно окно. У окна неподвижно стоит старуха в черном вязаном платье. Длинная седая коса кокетливо свисает с плеча. У старухи слепые глаза — неподвижные, цвета плесени. Она смотрит на меня, сквозь меня — очень пристально, как умеют смотреть только мертвые. Или те, кто готовятся ими стать.
НИКА
Моя гостиница Deutscher Kaiser — помпезное здание с колоннами и барельефами. В каминном зале с канделябрами, дубовыми креслами и ангелами в позолоченных рамах три жидкокристаллических монитора смотрятся слегка по-плебейски. Мне, в сущности, некому писать — но сам факт наличия в этом средневековом интерьере белоснежного кабеля, стыдливо заправленного под бархатный красный ковер, на секунду почти заставляет поверить, что высокоскоростное соединение с чистилищем для местной сети — не проблема.
http://community.livejournal.com/paparazzi
«Сообщество журналистов и иже с ними» Post to this Community
Тема: Нужен хелп
Друзья! Поделитесь, плиз, контактами Миши Шприца/Леши Климова, у кого есть. Заказали статью про мультфильм «Первый отряд» плюс просят сделать короткое интервью с авторами, никак не найду концов, дело срочное.
Спасибо заранее, N.
Я не успеваю даже дочитать новости («Правительство Украины обязано незамедлительно разобраться в причинах трагедии в севастопольском интернате «Надежда». Это просто вопрос чести», — заявил премьер-министр РФ на открытой пресс-конференции…). Комментарий с ответом появляется почти что мгновенно:
«Кинула контакты вам в почту. Но шансов мало. Они в последнее время всех посылают. Мария Г.».
Я пишу «спасибо огромное» доброй Марии Г. Больше писать мне некому.
Но очень уж хочется.
Поэтому в графе «кому» я вбиваю единственный адрес, который приходит на ум: [email protected].
В графе «тема» вбиваю: Отчет о проделанном.
А в теле письма пишу:
«Привет! Как там тебе в аду, папа? У меня все отлично. За исключением нескольких мелочей. Твоя шутка с университетом в Берлине была не смешная. Твою карточку Visa принимают не все банкоматы. Я виделась со старухой, которая в твоих дурацких бумажках зовется Надеждой Руслановой. Это не она. В твоем спецотделе работали идиоты.
Еще одна новость — я теперь стала женщиной. Переспала с одним немцем. Красивый, почти как ангел. Но оказался полным дерьмом. Хотя в его квартире так чисто… Короче, он меня бросил.
Как и вы все.
Амиго умер. Теперь у меня никого больше нет, папа.
Передавай привет Цыганке, Рыжему, Клоуну, Жирной, Немому. Скажи им — я во всем разберусь. Я узнаю, кто виноват. Я сделаю все, что надо. Скажи им, что я скучаю, но пусть они оставят меня в покое. Я не хочу видеть их каждую ночь. Я не могу. Мне страшно, когда они приходят ко мне такие… И ты тоже не приходи.
А если ты встретишь Амиго, скажи ему… Впрочем, Амиго ты вряд ли встретишь. Амиго в раю. Людей туда, думаю, не пускают.
До свидания, папа. Пусть земля тебе будет пухом. Агент М».
Отправить. Отправлено. Выйти из почты. Выйти из каминного зала.
Взять ключи от номера и поспать хотя бы час-полтора. Без снов.
Вместе с ключами коренастый индус на ресепшене протягивает мне букет белых роз.
— Просили вам передать.
— Кто просил?
— Мужчина, — лицо индуса слегка лоснится.
— А как он выглядел?
— Высокий. Белый. Очень белые волосы. — Он выразительно проводит короткой лапкой по своим угольно-сальным прядям. В его глазах — тоска по снежным шапкам Тибета.
В букете записка. В записке слово «Прости».
НИКА
…Я ставлю розы в графин и наблюдаю, как вода постепенно темнеет. Она должна стать черной, эта вода. Только тогда почернеют цветки.
Я смотрю, как они падают со своих стеблей, один за другим, на дубовый стол, с мягким и влажным шмяком. Цыганка берет в руки нитку, на мой взгляд слишком тонкую. Но она не видит, она теперь плохо видит, а спорить с ней бесполезно.
— Сделай венок, — говорит она. — Мне нужен венок на волосы. Я вдену нитку в иголку, а ты нанизаешь цветы.
Она пытается вдеть нитку в ушко — но все время промахивается. Она теперь плохо видит. И я не могу ей помочь.
— Мне что-то попало в глаз, — ноет Цыганка, капризно, как трехлетняя девочка. Вытащи мне-е-е…
В ее глазу — птичье перо. Такое, какими набивают подушки. Я не могу его вытащить. Я боюсь сделать ей еще хуже.
Я вдеваю нитку в иголку и нанизываю цветки, один за другим.
Цыганка идет на балкон, и я говорю ей:
— Лена, нельзя, там луна.
Луна слишком близко. До нее можно дотянуться рукой, стоя на нашем балконе. Она пористая и рыхлая, как шляпка гриба, и если ее тронуть умрешь.
Цыганка смеется. Она втыкает в луну иголку, и из дырочки сочится густая желтая влага.
— Нельзя прикасаться! — кричу я, но получается тихо, потому что луна не пропускает никаких земных звуков.
Цыганка поворачивается ко мне лицом. Это уже не она.
Это старуха. На ней черное длинное платье. Ее глаза не мигают, и они такого же цвета, как эта луна. Она смотрит на меня, сквозь меня — очень пристально, как умеют смотреть только мертвые.
Она идет на меня.
Она говорит:
— Помоги нам.
Ее голос похож на стон издыхающей птицы.
— Я стану ангелом, — говорит она.
У нее на пальцах длинные желтые когти.
Она идет на меня.
Она говорит:
— Ты должна войти в Полую Землю.
Она говорит:
— Почему же ты до сих пор не сплела венок?
Я пытаюсь нанизывать розы, но они рассыпаются. Они крошатся прямо в руках. А она подходит все ближе.
— У тебя внутри живет кое-кто, — говорит старуха. — Цып-цып-цып…Цып-цып-цып-цып-цып-цып…
Мои сны очень вязкие. Из них трудно выбраться. Даже когда я понимаю, что сплю, не могу сразу проснуться. Но у меня есть один способ. Если разглядеть что-то, что есть и здесь, и там, нащупать в текучей и мутной сонной взвеси острый край настоящего, найти какую-то знакомую, реальную мелочь, — тогда можно за нее уцепиться, как за конец свисающего в пустоту троса, взяться крепко и выбраться — из самого глубокого сна…