Впрочем, тех, у кого звонкая монета не водилась, там тоже хватало. Они как бы невзначай подсаживались за чужие столики, хлопали знакомых, малознакомых, а то и вовсе незнакомых по плечу и протягивали рюмки под вкусную водочную струю. Завсегдатаи о таких приемах знали и наловчились халявщиков отваживать, затягивая мхатовские паузы до неприличия.
Сегодня, по причине плохой погоды, в кафе было малолюдно. Обеденное время еще не наступило, потому столики, которые обычно занимали студенты близлежащего колледжа, пустовали. Из обычной публики присутствовала парочка маргиналов самого затрапезного вида, в которых никто не опознал бы когда-то выдающегося баса города и ведущего актера театра оперы и балета. Дима уселся в уголок, заказал солянку и блин с мясом. Маргиналы косились на него с интересом, ожидая, когда принесут заказ, не появится ли на столе запотевший графинчик с водкой. Увидев на подносе официантки тарелки, они разочарованно отвернулись.
Парень быстро управился с солянкой и, разрезав блин туповатым ножом, стал макать его в сметану с укропчиком, постанывая от удовольствия. Дверь открылась, впустив холодный воздух, а шторы-висюльки из псевдобамбуковых палочек распахнулись, давая дорогу новому посетителю, точнее посетительнице. Женщина, замотанная в пончо диковатой расцветки, показалась ему смутно знакомой. Она оглядела зал сквозь модные узкие очочки с черной оправой и красными дужками, увидела Диму и, радостно улыбнувшись, бросилась к нему.
— Здравствуй, дорогой, — пропела она, пришепетывая на согласных. — Я так рада тебя видеть. Прямо как чуяла…
Тот подавился блином, закашлялся, покраснев от натуги. Из глаз даже слезы брызнули.
— Похлопать? — заботливо предложила женщина, размотала пончо и небрежно швырнула его на спинку стула, не обратив внимания, что оно свесилось прямо на грязный пол.
— Не надо, — прохрипел Дима. — Э-э-э…
— Вера, — подсказала она и снова улыбнулась. Его передернуло.
Улыбка эта была крайне неприятной. Тонкие губы кривились куда-то вбок, отчего толстощекое лицо с нездоровой кожей сползало в сторону, как на картинах Дали, а маленькие глазки блестели, как у высунувшейся из норы крысы. Длинный крупный нос усиливал эту ассоциацию.
— Как тебе понравилась статья? — спросила она, поманив рукой официантку.
— Э-э-э… Да. В смысле, понравилась, — запинаясь, произнес Дима, уткнувшись носом в тарелку. — Спасибо огромное. Отличное владение… того… пером. Я бы сказал, очень глубокое погружение в материал.
— Я так рада, — промурлыкала Вера и как бы невзначай положила свою ладонь на его руку, благо крохотные столики позволяли это сделать. Он осторожно вытянул руку, схватил чашку с чаем и сделал большой глоток.
— Что будете заказывать? — равнодушно осведомилась официантка, выудив из кармана несвежего передника замусоленный блокнот.
— Зеленый чай и тирамису, — проворковала журналистка, сняла очки и сунула их в сумку.
— У нас нет тирамису.
— А что есть?
— Меню на столе, — сказала официантка и скосила глаза вбок: мол, как же вы мне надоели. Посетительница взяла в руки укатанный в пластик листок бумаги и, близоруко прищурившись, стала читать.
— Мне попозже подойти? — осведомилась потерявшая терпение официантка. Вера вздохнула и махнула пухлыми пальцами.
— Принесите чай хотя бы. И пирожное какое-нибудь.
— Какое?
— Ах, господи, да какое угодно! — раздраженно возвысила голос Вера. — Ведь какое-нибудь у вас есть, верно?
Дима сидел, уткнувшись носом в тарелку, искренне сожалея, что блин не бесконечен и вот-вот закончится, да и чая осталось на донышке, а просто так встать и уйти было стыдно.
Угораздило же с ней переспать…
Он не помнил точно, было ли что-то с этой грузной, неопрятной и не очень-то молодой женщиной, но судя по ее зазывному взгляду — было. Она многозначительно улыбалась, прикасаясь к его рукам, словно имела на это право. А он, чувствуя себя дурак дураком, видел только ее рыхлую кожу, жирные волосы, торчащие из-под нелепого берета, и мечтал оказаться как можно дальше.
— Вот и осень почти прошла, — задумчиво сказала она тоном, который задумывался как интимный. — С утра то ли снег, то ли дождь, и небо тяжелое. У меня весь день болит голова, и хочется апельсинов, таких, знаешь, турецких. Я всегда езжу в Турцию в мае, там в это время и клубника, и апельсины, и черешня. Прямо объедаюсь… А еще кофе, настоящий, с пенкой, не эта унылая кислятина. Был в Турции?
— Конечно.
— Я каждый год езжу. И непременно в мае. Для вдохновения, потому что впереди лето, мертвый сезон, а нужно чем-то забивать полосы. Голова пустая совершенно. А потом окунешься в Средиземное море — и пошло дело. Знаешь, — доверительно сообщила она, — иногда после поездки я сама себе кажусь гениальной.
Дима не знал, как это прокомментировать, потому промолчал.
— Я думала, ты позвонишь, — сказала она безо всякого перехода.
— У меня не было номера, — проблеял Дима. Вера усмехнулась.
— Там, в статье, прямо под фото, мой телефон.
Он покраснел, дожевал блин и допил остывший чай, почти мечтая, чтобы кто-нибудь из маргиналов подсел за их столик, завел разговор ни о чем, отвлекая внимание и, черт с ним, даже попросил бы водки. Все лучше, чем вести этот разговор.
— Я хотела сама, — сказала она. — Выходные так бездарно пролетели… Работы много, но все настолько уныло, что захотелось праздника. Знаешь, я все время думала о тебе: позвонишь, не позвонишь…
Она смотрела с томностью тургеневских барышень, но получалось скверно, поскольку за фасадом виднелась крокодилица, привыкшая хватать добычу. Фразочки произносились округлыми ахматовскими интонациями, но в этой тщательно выпестованной возвышенности было что-то целлулоидно-ненатуральное, пластиковое, с фальшивыми скрипучими нотками.
С беспощадных небес сыпалась ледяная крупа, но промозглый холод был предпочтительнее разговора с глазу на глаз с женщиной, которая что-то хотела от Димы. Он все отводил глаза, рисовал вилкой в сметане полосы, затягивающиеся, как раны на коже.
Вера получила свой чай и пирожное и замолчала, исподлобья наблюдая за ним. Его пассивное созерцание пустой тарелки явно выводило женщину из себя, отчего следующая фраза прозвучала невпопад и довольно резко.
— Кстати, пробить статью было нелегко.
Он поднял вверх черные, как маслины, глаза.
— Правда?
— Правда. Я буквально на коленях умоляла редактора поставить ее в номер, хотя он считал, что традиционная статья о народном хоре была бы уместнее. Так что скажи спасибо.
— Спасибо, — сказал Дима ровным голосом. — Я очень благодарен. Правда, мы совсем не просили писать о нас. Да и эффекта от этого материала никакого.
— Ну, это пока, — загадочно сказала Вера, насмешливо окидывая его взглядом. — Я не последний человек в журналистике все-таки. Думаю, что скоро вас оценят по достоинству. И потом, сегодня всего лишь понедельник, еще не все прочитали газету…