Ирина вошла в гостиную с двумя чашками в руках и поставила их на журнальный столик, ловко уклонившись от объятий.
— Осторожно, кипяток! Сядь куда-нибудь.
Дима покорно сел на краешек дивана, взял микроскопическую чашку, отхлебнул и поморщился.
— Сахара нет?
— Ой, прости, я по привычке, — встрепенулась она и хотела побежать на кухню, но он замахал руками.
— Не надо, так выпью.
— Да мне не трудно…
— Ир, не суетись, в конце концов. Я еще никуда не ухожу.
— Какие у тебя труселя веселенькие, — ревниво сказала она, и Дима чуть не поперхнулся кофе, скосил глаза вниз и закивал.
— Да, что есть, то есть.
Труселя действительно были веселенькой желтой расцветки, с женской ладонью, прикрывающей самое интересное место. Ирина усмехалась и отводила глаза.
— Приходи завтра в «Парк-Хаус», — сказал он. — Мы играть будем весь вечер. Хэллоуин все-таки. Рок-группа на вечер — самое оно.
— Приду.
— Хорошо. Потом, как отработаем, посидим вместе, ладно? Потанцуем. Хотя, честно скажу, в танцах я не то чтобы очень.
— Я научу.
— Серьезно?
— А что такого? — округлила она глаза. — Я детей маленьких учу, неужели не справлюсь с двадцатипятилетним увальнем? Танец на самом деле не такое простое дело, но чтобы топтаться на одном месте, много ума не надо. Вот вставай, покажу.
Ирина вскочила и потянула было его на середину комнаты, но Дима уперся.
— Нет, ты покажи, а я отсюда посмотрю. И потом, для меня еще никто никогда не танцевал.
Она стояла несколько секунд, чувствуя себя довольно глупо, а тут еще Сэм Браун запела своим надтреснутым голосом вечную песню о любви и разлуке так сентиментально, как, казалось, никогда прежде, хотя этот диск был заигран до дыр.
…Oh you’d better stop before you tear me all apart
you’d better stop before you go and break my heart
ooh you’d better stop…
…О, ты бы лучше бросил меня до того, как разбил мне сердце,
Ты бы лучше порвал со мной до того, как уничтожил меня,
Ты бы лучше ушел…
Sam Brown. «Stop»
— Хорошо, — сказала Ирина почти шепотом. — Покажу.
И она показала. Танцевать под эту грустную мелодию было совсем нетрудно, и если бы позволяла площадь и не мешала мебель, смогла бы показать еще больше. Двигаясь в такт, Ирина на миг подумала, что танцует как заправская стриптизерша, и эта мысль ее рассмешила.
Куда до нее Ким Бейсингер в ее знаменитой роли…
Дима смотрел не отрываясь, и в его глазах снова появилось то самое желание, которое она видела раньше. Захваченная музыкой, Ира выполнила немного неуклюжее фуэте и оказалась прямо в его объятиях.
— Я сейчас просто взорвусь, — пообещал он.
Звонок надрывался как-то особенно злобно, делая короткие паузы на вдох и снова взмывая к потолку истерической трелью. Отчаянно зевающая Наталья шла к двери, сердясь на весь белый свет.
Ну что за наказание?
Вчера она допоздна смотрела «Пилу», фильм невероятно страшный, отчего не спала полночи, с утра вскочила, отвела Аленку в детский сад и, вернувшись домой, решила восполнить недосып, рухнув в постель. И вот уже кого-то принесла нелегкая… Отпирая дверь, она предположила, что за ней не будет ничего хорошего.
Там стоял полицейский. Не тот, что приходил накануне с мерзкими бабами из отдела попечительства, но тоже довольно неприятный.
— Гражданка Иванцова?
— Чего вам? — нелюбезно осведомилась Наталья, злая из-за своей всклокоченной головы, затянутого сикось-накось халата и опухшего от сна лица.
— Вы гражданка Иванцова?
— Ну я. А вам чего? Опять явились проверять, как моя дочка живет? Так нет ее. В садике с самого утра.
— Дочка? — вполне натурально удивился полицейский. — Какая дочка?
— Моя.
— Я понял, что ваша. При чем тут ваша дочка?
Разговор напомнил Наталье известную сказку про белого бычка. Она нахмурилась и спросила:
— Вы мои жилищные условия пришли проверять? Или оценивать мою аморальность? И где ваши помощницы из отдела опеки?
Полицейский чуть заметно вздохнул.
— Нет. Я вообще-то по совершенно другому вопросу. Позволите войти?
— Входите, — досадливо ответила Наталья. — Куда вас девать… Нет, нет, на кухню проходите, я сейчас…
Выходить к менту (полицейскому, одернула она себя) в старом, но чертовски удобном халате не годилось. Уж больно он был неказистым, да и пуговица на груди давно оторвалась, открывая больше, чем положено. Она метнулась в спальню, вытянула из шкафа полупрозрачную шелковую хламиду, которую надевала исключительно для интимных свиданий. Выглядела вещь отлично, облегая в нужных местах и скрывая ненужные, снималась легко, буквально за секунду. Выходя из комнаты, женщина бегло глянула в зеркало, пригладила сбившиеся влево кудри и выдала отрепетированную улыбку.
Полицейский ждал на кухне, скучал, едва ли не ковыряя в носу. Пока он ее не замечал, Наталья быстренько оглядела его с ног до головы, прищурясь, словно в прицел.
Ничего особенного. Бюджетник, лет тридцать, перспектив — ноль. Как мужик совершенно неинтересен. Весь какой-то белесый, невзрачный, с волосиками неопределенного серо-желтого оттенка, плоскими, глубоко посаженными глазами и носом картошкой. Наверняка лет десять-пятнадцать назад щеки сверкали, как два красных яблока, а сейчас румянец исчез, растерялся по суровой ментовской дороге, уступив место желтушной серости.
Облапошить такого — раз плюнуть!
— Слушаю вас, — сказала Наталья, входя, и на всякий случай посмотрела призывно, слегка улыбаясь. Он не отреагировал, и тогда она уселась напротив, закинула ногу на ногу, ожидая привычной реакции. Полицейский осторожно глянул на восхитительные, круглые, гладкие коленки и торопливо отвел глаза. Наталья хмыкнула. Ну что, поплыл, касатик? То-то!
— Я вас к себе повесткой вызывал, — строго сказал касатик.
— Когда?
— Пару дней назад.
— Я ничего не получала, — бесстыдно соврала Наталья. Повестки действительно были засунуты в дверь, но она, справедливо подозревая, что придется оправдываться бог знает в чем, предпочла проигнорировать визит в РУВД. В конце концов, не такая уж она плохая мать, чтобы оправдываться за воспитание дочери.
— Ну, я так и предположил, — кивнул полицейский, почесал в затылке и раскрыл свою кожаную папочку, идентичную той, с которой приходил участковый. — Собственно, дельце у меня пустяковое.
Наталья приободрилась и спросила: