— Ты меня на семь лет всего старше, — грубо прервал он. — Это что, такая проблема?
— Пока нет, но через несколько лет мы как пара будем смешно выглядеть, ты это понимаешь?
— Ты уже все просчитала, да? — воскликнул он с яростью. — Увязала кучу ненужной фигни, каких-то совпадений нелепых, подумала, как на нас люди посмотрят через несколько лет… А о нас ты подумала? О себе? Или обо мне? Тебе не пришло в голову, что тебя можно просто любить, любую: старую, молодую? И меня можно! И не надо ничего наперед просчитывать! Ты уже просчитала свою жизнь один раз, и что? Стала счастливее?
Она хотела было возразить, но не успела. Он схватил ее голову руками, притянул к себе и стал целовать, яростно, отчаянно, делая ей больно, а она, не в силах противиться, поначалу безвольно терпела, потом отвечала, а под конец, когда от недостатка воздуха стала задыхаться, оттолкнула его.
— Нет, Дима, нет, не надо! Пожалуйста… пожалуйста…
Это «пожалуйста» его и остановило. Тяжело дыша, он уставился на нее, вцепившись в ее холодные ладони, как утопающий в ветхую доску, оставшуюся от кораблекрушения.
— Почему? — выдохнул он. — Почему?
— Потому что, если ты не остановишься, я умру.
— Умрешь? Почему?
— Я ведь думала, что умерла, тогда, после премьеры, когда ничего не могла, ничегошеньки… А оказывается, это все такая ерунда.
— Почему ерунда?
— Потому что я умираю сейчас, и ничего с этим не поделать. Буду тлеть, как фитилек, и вспоминать это Волчье озеро. Но я как-нибудь выдержу, только ты, пожалуйста, уходи.
Дима молчал и даже голову опустил.
Со стороны они наверняка выглядели дико. Двое влюбленных, целующихся на ступеньках Центра детского творчества, сквозь темные стекла которого за невиданным спектаклем с упоением наблюдали уборщица и гардеробщица, скрываясь в зарослях герани и фикусов. Но сейчас до их любопытства Ирине не было никакого дела. Она была измучена и хотела одного: чтобы ее оставили в покое. Потому сжала его руку и тихо произнесла:
— Димочка, я так тебе благодарна, только ты уходи, не мучай меня больше. Пожалуйста…
Она еще думала, что прощание получится красивым.
Тот поднял голову. Его рот судорожно исказился, и он, отшвырнув ее руки, сказал с яростью:
— Да пошла ты!.. Пошла ты!..
Однажды утром машина не завелась.
Декабрьские морозы, грянувшие прямо перед католическим Рождеством, выморозили весь город. Транспорт ходил плохо, и перспектива стынуть на улице в двадцатиградусный мороз Ирину не прельщала. Такого свинства от верного «Форда» она никак не ожидала и несколько минут крутила ключ зажигания, пока, окончательно не сдавшись, не побрела на остановку.
А ведь день, казалось, должен был начаться хорошо…
Утро настало с традиционного «бонжур», хотя уже почти месяц она пребывала в скверном настроении, плакала, запираясь в ванной, и мрачно молчала за семейными ужинами. Стеша, напуганная до смерти, больше не высовывалась с привычными проклятиями, но это почти не радовало. Алла так и не стала сообщать о находке дочери в полицию, и дело о нападении легло на полку Антипкина в качестве «глухаря». Дочку Натальи выписали из больницы. Оказалось, у нее легкий перелом руки, который должен был срастись без проблем. Сама соседка из жизни Ирины исчезла, во всяком случае, она так думала, пока за неделю до католического Рождества не учуяла от дубленки Сергея аромата сладких духов, что, разумеется, настроения не улучшило.
В общем, семейная жизнь вошла в прежнюю колею. Чего она, собственно, и добивалась.
Неожиданное «бонжур» с утра Ирину крайне порадовало, и она собиралась на работу с удовольствием. Находиться дома и вновь подозревать мужа в измене было невыносимо. И тут во дворе выяснилось, что радость преждевременна: машина не заводится, и ей придется либо плюхать две остановки по трескучему морозу, либо стоять на остановке, надеясь на милость провидения и на то, что еще не весь транспорт вымерз. Город, окруженный заиндевелыми деревьями, казался совершенно безлюдным.
Провидение оказалось милостивым. Едва Ирина подошла к остановке, как подкатил троллейбус: старый, холодный, с плохо закрывающимися дверями. Она торопливо юркнула внутрь, поскользнулась на ступеньке и упала, больно ударив колено.
Вот тебе и «бонжур»…
— За проезд оплачиваем, — сварливым голосом сказала кондуктор, не дожидаясь, пока та найдет в сумке кошелек. — Женщина, быстрее давайте, что у вас там… Заранее надо готовить!
Исключительно из чувства мести Ирина сунула ей тысячу, надеясь, что у властительницы салона не окажется сдачи. Та оказалась не промах и почти моментально сунула сдачу целой кучей мелочи.
— У вас что, бумажных денег нет? — возмутилась Ирина.
— У меня тут не разменная касса! — отфутболила закаленная в боях кондукторша. — Что есть, тем и сдаю. И вообще, не стойте в проходе, сядьте куда-нибудь, а то людям не выйти.
Людей, кстати, в салоне почти не было. Ирина хмыкнула и промолчала. Садиться не хотелось. Неотапливаемый салон промерз насквозь, на окнах наросла белая короста, закрывающая обзор, и только водительское стекло было чистым. Не знай она, что выходить через две остановки, пришлось бы слушать малоразборчивые объявления из динамика или высовываться наружу, оглядывая окрестности. Сиденья тоже были холодными, и ей, в короткой шубке, предназначенной для теплого салона авто, было бы неуютно.
Кондукторша сунула билет и отошла в сторону, освобождая обзор. Ирина равнодушно окинула взглядом салон и вдруг почувствовала, как у нее екнуло сердце.
Прямо напротив сидел Дима.
Он точно так же, как тогда, при первой встрече, обхватывал голову руками, опираясь о колени локтями. На дребезжащий ход троллейбуса, подпрыгивающего на ухабах, Дима реагировал недовольным бурчанием под нос и, судя по виду, был с изрядного бодуна. На голове, лохматой, как у пугала, торчала вязаная шапчонка, непечатно прозванная в народе, удивительно не шедшая его лицу.
Пока Ирина думала, что делать, парень открыл сонные глаза и уставился прямо на нее.
— Привет, — просто сказал он.
— Привет, — ответила она.
— Ты мне снишься, да? — с надеждой спросил Дима.
— Вряд ли, — улыбнулась Ирина. — Потому что тогда ты мне тоже.
Он потер лицо ладонями и снова уставился на нее. Кондукторша строго поглядела на них со своего трона у самой кабины, но ничего не сказала, лишь губы поджала.
— Ты мне все время снилась, — сказал Дима. — Замучила просто. Я хотел тебе даже позвонить и сказать, чтоб перестала.
— Чего ж не позвонил?
— Я твой номер удалил, — нехотя признался он. — Чтобы не было соблазна. А потом подумал: пусть снится. И как только подумал, ты сразу перестала. А сегодня опять приснилась. Но это потому, что мы вчера напились как собаки.