– Ничего нельзя навязывать человеку, даже добро, – объяснила она. – Грань между добром и злом слишком тонка, ее легко перейти и не заметить.
– Поэтому ты скрывала от меня, что Эмилия и есть та, кого я ищу?
– Она нравилась тебе. Ты бы не поверил в ее вину. Решил бы, что я ревную и хочу опорочить соперницу в твоих глазах.
– Не говори ерунду, – смутился он.
– Мне нечем было доказать свою правоту. И я положилась на провидение. Мы не вершители судеб, Рома. Мы – наблюдатели, которые могут вмешаться только в крайнем случае, когда ситуация уже достигла пика, сложилась, и ее финал, по сути, предрешен.
– Знай я раньше, кто убийца, Артынов остался бы жив.
– Не факт, – возразила Глория. – Что бы ты делал со своим знанием? Пришел к Артынову и сказал, что его гений – фикция, а натурщиц убивает Ложникова? И потом, они заключили сделку, если ты помнишь. Художник и Паяц. Первый получил флакон с чудесными каплями, а второй – право на душу Артынова. И когда пришло время, Паяц явился за своей добычей. Не важно, как все произошло. Платы было не избежать.
– Можно было предупредить Артынова!
– Ты пытался предупредить Алину Кольцову. Что из этого вышло?
Лавров сердито молчал, глядя, как она маленькими глотками пьет кофе. Для этого разговора Глория выбрала злополучное кафе «Пион». Здесь все напоминало о хладнокровном коварстве Паяца, кем бы он ни был: женщиной, одержимой злыми фантазиями; Музой из зазеркалья; джинном или вселяющимся в человека и действующим через него фантомом. Жизнь многослойна, как он успел заметить, общаясь с Глорией.
До встречи с ней он исповедовал материализм и не верил ни во что, кроме уголовного кодекса. Если люди не осознают своей связи с миром невидимым, это не значит, что ее нет.
– Я кретин, – выдавил начальник охраны, отодвигая от себя подальше чашечку с темно-коричневым напитком. С той кошмарной субботы цвет и запах кофе вызывали у него дурноту.
– Была куча подсказок, которые я прозевал, – признался он. – Начиная со встречи Алины с убийцей в этом кафе. Будь то Светлана, ее внешний вид не вызвал бы у Кольцовой удивления. Они ведь давно знакомы. Ее фраза «Ну, ты и вырядилась»! должна была насторожить меня. Во второй раз Эмилия нарочно выбрала для беседы с Артыновой тот же самый «Пион». Инициатором встречи была художница, а место назначила Ложникова.
– Тебе Светлана сказала?
– Да. После того, как все кончилось. Меня дурачили, а я строил из себя защитника. Оберегал убийцу!
– С кем не бывает? – улыбнулась Глория. – Любовь слепа.
– Это еще не все. Эмилия сама проговорилась, а я не придал значения ее словам. Она заявила, что последняя видела Артынова живым. Это была правда, которую я пропустил мимо ушей.
– Любовь не только слепа, но и глуха.
– Не называй это любовью! – обиделся Лавров. – Паяц сыграл на моей слабости. Я не святой! Но в конце концов мой ум возобладал над «основным инстинктом».
– Философы называют инстинкт проявлением в человеке зверя, а ум – проявлением Бога. Однако ум бывает куда опаснее.
Сыщик искал возражения, но не смог опровергнуть слова Глории.
– Почему Ложникова не убила Артынова сразу, как он начал ее шантажировать? – вместо этого спросил он.
– Хотела заполучить портрет, написанный новым Артыновым. Вероятно, в какие-то моменты она становилась просто женщиной, жаждущей любви и восхищения.
– Что ты об этом скажешь? – спросил Лавров, доставая из кармана куртки круглый темный флакончик. – Когда Эми отправилась готовить нам со Светланой отравленный кофе, я заглянул в ее сумочку и нашел эти чертовы капли. Она носила их с собой!
– Они щекотали ей нервы и напоминали об одержанной над Артыновым победе. Убив художника, Паяц забрал у него свой дар.
– Кем она была на самом деле? Брошенной возлюбленной, оскорбленной натурщицей или безумной Музой?
– Всеми, кого ты перечислил, – ответила Глория. – Един в трех лицах – это не только про Всевышнего. Артынов же подарил ей еще одну ипостась. Джоконду! Берегись ее, Рома.
Лавров оторопел. Что он слышит?
– Я уничтожил картину. Сжег. Джоконды-Эмилии больше не существует.
– Истинные шедевры не горят…
– Но она сгорела! На моих глазах!
Глория медленно покачала головой и улыбнулась. Она видела Джоконду с лицом Эмилии в галерее Паяца, рядом с брошенными в костер полотнами Боттичелли и другими «утраченными» картинами.
– Созданное гением обретает вечность, – вымолвила она.
– Каким еще гением?! – кипятился Лавров. – Неужели в этом флакончике – волшебное вещество? Я сдам его на химический анализ, и окажется, что…
– Почему ты до сих пор не отнес капли в лабораторию? – засмеялась Глория.
– Потому… потому…
– Их состав не имеет значения, – объяснила она. – Артынов поверил Паяцу и сам наделил их чудесными свойствами. Сила воображения и есть алхимическая субстанция. Боюсь, флакончик придется выбросить в реку.
– В реку? – растерянно повторил начальник охраны.
– Чтобы избавить людей от соблазна.
– Значит, эти капли действуют? И талант Артынова – не фикция?
– Он художник. Знаешь, что любила повторять Франсуаза Жило, подруга Пикассо? Живопись – это путь познания великого Неизвестного.
В тот же день Глория вернулась в Черный Лог, а начальник охраны отправился на реку выбрасывать флакон с таинственным содержимым. Набережная была пустынна. Речная вода подернулась ледком, но Лаврову не составило труда найти полынью.
Бульк! И странная штуковина исчезла под водой.
Роман с чувством выполненного долга отряхнул ладони, словно на них могло что-то остаться, повернулся и зашагал к машине.
По дороге домой он несколько раз останавливался, опускал стекло и вдыхал дымный городской воздух. Ему было не по себе. Казалось, он в салоне не один. Кто-то сидит рядом, дышит и беззвучно усмехается.
– Кто здесь? – громко спросил он, не ожидая ответа.
Слышала бы его Глория, развеселилась бы. Только ему не до шуток. Он ощущал чье-то присутствие и готов был поклясться, что это – Эмилия.
– Что тебе надо?
Она молчала, продолжая улыбаться. От этой змеиной улыбочки его бросило в дрожь. Он вцепился в руль обеими руками, как во время оперативной езды, и старался смотреть вперед. Эмилия расположилась на переднем сиденье, раздетая до пояса, как на портрете, в той же самой юбке в складку, которую она надела для их последней встречи. От нее веяло холодом.
– Ты погубил меня, – вымолвила она. – Ты сжег мой портрет.