Ее глаза… В них промелькнуло что-то, и они тут же помертвели от беспредельного ужаса.
И так же неожиданно черты лица разгладились. Это было то же самое лицо и одновременно другое. Катя поклясться в этом была готова — те же черты — лоб, щеки, нос, глаза, темные волосы, но…
Губки сложились бантиком, в глазах появилось невинное выражение любопытства, детской непосредственности и абсолютной наивности, если не сказать больше — какого-то младенческого идиотизма.
Мальвина улыбнулась светло и произнесла:
— Все хорошо.
Катя чуть не упала. Гущин… он никак не мог понять, что происходит. Он даже снова оглянулся, ища в цеху невесть откуда взявшегося тут ребенка. Потому что «все хорошо» сказал именно ребенок — девочка лет семи, которая страшно шепелявила.
Мальвина коснулась пальцем руки Кати и спросила:
— Ты кто?
— Мальвина, что с вами? Вам плохо? — хрипло спросил Гущин.
— Мальвина ушла. Ее тут нет.
— То есть куда… вы что это шутить с нами вздумали…
— Федор Матвеевич, подождите секунду, — Катя разглядывала стоявшее перед ней существо. — Я Катя. А ты кто?
— Я Ласточка, — прошепелявила девочка.
— Тебя зовут Ласточка?
— Да.
— А кто тебя так зовет? Мальвина?
— Нет. Да. Все. Они все.
— Она что, спятила моментально? — тихо спросил у Кати Гущин.
— Я не знаю, — ответила Катя тоже шепотом. — Но это точно не Мальвина, вы послушайте, как она разговаривает.
— Мальвина ушла, — повторил ребенок. — Она испугалась.
— Кого она испугалась? Тебя?
— Нет, — девочка засмеялась.
Этот смех… детский смех в шоколадном цеху — громкий, заразительный, такой озорной…
Внезапно он затих. Слышалось лишь бульканье шоколада в чанах и шипение растекающейся шоколадной жижи.
— Хочу конфет, — произнесло существо.
Катя полезла в сумку и достала карамельку, она всегда носила с собой фруктовые леденцы. Протянула. Заметила, что рука дрожит — так в зоопарке мы протягиваем лакомство странному непредсказуемому зверьку, который может и полакомиться из ваших рук, и откусить всю руку.
— Шоколадных, — уточнила Ласточка. — Ой, тетя пришла.
В дверях цеха темперирования застыла высокая фигура точно в таком же зеленом комбинезоне с капюшоном.
Вера Сергеевна Масляненко спросила:
— Что тут происходит?
— Это вы нам объясните… ваша дочь… она как-то очень странно себя ведет, — Гущин с трудом нашел нужные слова.
Вера Сергеевна поднесла руку ко рту.
— О боже… это опять… это опять случилось…
— Я Ласточка, — пропел ребенок. — Все хорошо, я Ласточка.
— Да, да, Ласточка моя, ты моя Ласточка, — голос Веры Сергеевны дрожал. — Ты моя девочка…
— Ласточка, а где сейчас Мальвина? — спросила Катя.
— Не надо с ней говорить, она не в себе, я ее сейчас уведу, — Вера Сергеевна подошла к дочери. — Не видите, она не в себе. Я потом вам все объясню. Сейчас ей лучше уйти.
— Подождите, — сказал Гущин и кивнул Кате, — спрашивай, что хотела.
— Ласточка, все хорошо, — Катя старалась говорить очень спокойно, хотя давалось это с трудом, — а где сейчас Мальвина?
— Ее нет. Она ушла, — ребенок повторил то же самое, но уже капризно, с вызовом.
— Куда она ушла? Она тут, на фабрике?
— Я не знаю. Но это хорошо, что она ушла.
— Почему?
— Потому что так нужно.
— Но Мальвина вернется к нам?
— Да. Только это плохо.
— Почему плохо, Ласточка?
— Потому что он ищет ее.
— Кто он?
— Андерсен.
— Сказочник? Ты любишь сказки?
— Нет. Андерсен. — Ребенок обвел их невинно веселым взором. Потом личико его стало печальным. — Он вас убьет. Он вас всех убьет.
— Почему он нас убьет?
— Потому что он всех убивает.
— За что?
— Он плохой. Бойтесь его.
— Андерсена сказочника?
— Да, — ребенок вздохнул. — Я всегда прячусь.
— Ты видела его?
— Да.
— А Мальвина видела его?
— Я не знаю. Я его боюсь. Я прячусь. Не отдавайте меня ему.
— Мы не отдадим, Ласточка…
— Не отдавайте меня ему! Только не пускайте его сюда-а-а-а!!!! — Ребенок начал плакать, затем плач перешел в рыдания взахлеб.
— Прекратите, видите же, она не в себе! Ласточка, девочка моя, — Вера Сергеевна, оттолкнув Катю, ринулась к Мальвине, обняла ее крепко, словно пытаясь объятиями заглушить эти рыдания, наполнившие цех темперирования. — Все хорошо, все хорошо… тебя никто не обидит… ну тихо, тихо… успокойся.
— Он не может жениться, он злой… очень злой поэтому!!!
— Ласточка, что ты сказала? — воскликнула Катя. — Где ты видела Андерсена, когда? Сегодня, тут, на фабрике?
Вера Сергеевна одной рукой крепко прижала дочь к себе, а другую руку подняла, словно щитом защищаясь, словно умоляя…
В цеху темперирования стало очень тихо. То есть по-прежнему работали все автоматизированные поточные линии. Но никто из них даже не замечал сейчас этого фонового шума. Царила могильная тишина.
— Мама, мне душно, ты меня задушишь, что ты в меня так вцепилась.
Это сказала Мальвина.
Руки Веры Сергеевны бессильно упали. Мальвина медленно стащила с головы зеленый капюшон. Обернулась.
Лицо ее снова было прежним. И говорила она нормально, как обычно. Только по лицу ручьем тек пот. Темные волосы промокли, слиплись от влаги.
— Что вы на меня все так смотрите? — спросила она.
— Вам было нехорошо, — тихо сказал Гущин. — Сейчас вам уже лучше, да?
— Голова гудит. Мама, я же говорила, мне не стоило приезжать сюда, тут так пахнет, так нестерпимо воняет!
Она снова смотрела туда — в дальний конец цеха.
Катя обернулась — там стоял Феликс. Никакого защитного комбинезона на нем — черный сюртук с кружевным жабо, замшевые сапоги, бархатный жилет — костюм антикварного гота среди современных поточных линий кондитерского цеха смотрелся невероятно, словно шоколадную фабрику посетило привидение из прошлого.
— Сынок, хорошо, что ты приехал так быстро, — сказала Вера Сергеевна. — Помоги сестре, позаботься. Это опять случилось.