— Не подходи ко мне, ты чудовище!
— Ты хотела убить мою любимую? Мою Мальвину, моего мотылька? — ОН… Андерсен — третья тайная личность Мальвины — ревел как раненый зверь. И голос его был уже не звучен, не красив, не ошеломляющ, даже не страшен в обычном смысле этого слова.
Голос был жуток.
Такими голосами говорят мертвецы.
Или живые — те, кто потрошат… режут, кромсают живых на куски, упиваясь их муками и кровью.
В два прыжка «он» пересек будуар, пинком ноги опрокинул стол, полный посуды и сладостей, за которым хоронилась Вера Сергеевна, и схватил ее.
— Помогите! Феликс, сынок!
Феликс, оттолкнув застывшего в ступоре перепуганного Романа Ильича, ворвался в комнату с пистолетом в руках.
— Отпусти мать! — закричал он. — Не смей трогать мать!
— Надо было вас первых прикончить, все дражайшее семейство, освободиться, — руки Андерсена сомкнулись на горле Веры Сергеевны. Та задыхалась — с посиневшим лицом, с почерневшими губами, а он прикрывался ею как щитом от направленного на него дула. — Но это бы огорчило безмерно ее, мою любовь, мою радость… Хотели разлучить нас, хотели избавиться от меня? По-вашему, я не достоин ее, не обладаю, чем должен?! У меня нет того, что есть у других? Я обделен плотью, и поэтому я ущербный?? Я бы все равно провел с ней тысячи наших ночей, тысячи раз взял бы ее, так, что она сладко кричала бы в моих объятьях. Я не ущербный, слышите вы? Те, прочие грязные суки, они бы рассказали вам, как я брал их там, как играл в людей с ними! Они хотели меня! Они так кричали, когда я делал это… Но я люблю только ее, я ее раб, я ее господин, она моя навсегда. Никто, слышите вы, слышишь ты, я знаю, ты все пыталась, даже яду дала, — он повернул к себе почерневшее от удушья лицо Веры Сергеевны, — никто никогда нас не разлучит!
Все, что произошло дальше, случилось почти одновременно.
Вой полицейской сирены, визг тормозов.
Топот на лестнице.
Крик Феликса:
— Отпусти мою мать!!!
Грохот опрокидываемой мебели.
Выстрел!
Андерсен, взревев от боли, — пуля угодила ему в ногу — высадил Верой Сергеевной окно будуара.
Звон стекол, грохот.
Вера Сергеевна с воплем полетела вниз со второго этажа.
В комнату ворвались полицейские, Катя увидела впереди полковника Гущина.
Но Андерсена в этой его страшной ипостаси никто не мог удержать.
Выстрел! Феликс выстрелил в сестру снова и раздробил ей бедро, но Андерсена рана не остановила. Он бросился на Феликса.
— Ще-н-о-о-ок, попла-тиш-ш-ш-шься у меня! Глаза вы-рву-у-у!
Он ударил Феликса в лицо скрюченными, точно когти, пальцами и одновременно рванул его руку с пистолетом, ломая кисть.
А-а-а-а-а!
Феликс с чудовищной силой был отброшен в сторону полицейских. Катя сжалась в своем углу — у Андерсена в руках был теперь пистолет.
Полковник Гущин, оперативники — они все слышали голос Андерсена.
— Вы не возьмете меня. Не разделите нас. Она моя навсегда. Я выбрал ее. Я люблю ее! Я беру ее сейчас на ваших глазах! Акт любви!
Андерсен приставил пистолет к груди Мальвины.
— Не недо, стой, прошу тебя, Мальвина, не позволяй ему себя убить, скажи ему, что ты хочешь жить! — закричала Катя.
Выстрел!
Она… он… они рухнули на пол в брызгах крови.
Глаза человеческие устроены одинаково. Но видят все по-разному. Может, в этом все дело? Может, в этом причина того, что мир — такой реальный и привычный, по сути странен, изменчив и переменчив, лишен совершенства, сложен в самом простом, велик и мал, просторен и тесен.
Например, тот момент, когда к дому на Святом озере приехали «Скорые»…
Кате во всем страшном хаосе происшедшего почему-то особенно отчетливо запомнилось это — как на место приехали врачи. Это означало конец операции. Сама она не пострадала, только шея болела адски после той мертвой хватки. Она видела, как Веру Сергеевну укладывали на носилки, и она стонала от боли, но была живой.
Как со второго этажа бегом и тоже на носилках санитары выносили его… Андерсена… или Мальвину?
Кате хотелось заглянуть в лицо человеку, который лежал на носилках, но врачи не подпускали никого.
— Состояние критическое, до больницы не довезем.
— Носилки в машину, кислородную маску, быстрее, мы ее теряем!
Катя видела, как врачи в «Скорой» захлопнули дверь, машина тронулась с места под вой сирен, вырулила со двора и внезапно остановилась на дороге.
Оперативники побежали узнать, что случилось. Феликс — весь грязный, в пыли, с разбитыми губами — смотрел из окна.
Катя видела только это. Потом оперативники доложили Гущину, что врачи сделали все возможное там, в «Скорой», даже остановились, так как думали, что это в тот миг поможет — полный покой для пробитого пулей сердца. Но пациентка скончалась.
Мальвина?
Или Андерсен?
Если смотреть на все под таким углом зрения, вопрос так и остался без ответа.
Но видят все по-разному, в этом все дело.
ОНА в те краткие быстротечные минуты, когда «Скорая» выруливала со двора на дорогу, была собой.
Она помнила свое имя, данное от рождения — такое нелюбимое — Мальвина. В школе ее дразнили за него много и жестоко.
Она слышала все происходящее вокруг:
— Кислород! Мы ее теряем!
— Подключайте к аппарату!
— Кровотечение не остановить!
Она видела все, но угол зрения был необычен. Она видела как бы сверху: вот на каталке тело — одежда на груди разрезана хирургическими ножницами, рана обложена тампонами. Вокруг врачи.
Это тело Мальвины.
А если посмотреть дальше… в туман, что клубится… там еще одно тело — маленькое, скорченное.
Это тело девочки. У нее светлые, давно не стриженные волосы, клетчатые брючки, кроссовки и розовая замызганная футболка. Девочка вся чумазая, потому что она всегда любила прятаться, хорониться по самым темным углам, где так много пыли и паутины. Это Ласточка. Мальвина всегда, всегда представляла ее себе вот такой — со светлыми волосами, живой как ртуть. Но сейчас она мертвая.
А вот другое тело. В темных одеждах — он всегда носил темное. Возможно, потому, что на нем кровь не так видна. Он ведь любил ее и не хотел пугать.
Мальвина никогда не произносила его имени, но знала, что его зовут Андерсен. Высокий, широкоплечий, очень сильный, с прекрасным голосом — такой красивый мужской голос… когда они разговаривали по ночам, он околдовывал ее, потому что шептал ей на ухо, кричал на весь мир о вечной великой любви.