Спустя тридцать семь лет Круз стоял на станции Бобр, глядя в мертвые мальчишечьи лица, и в его глотку снова толкнулся едкий слизистый ком. Дети. Конопатые, вихрастые. Слишком маленькие для железа, которое приучились поднимать.
Дан сидел рядом, на щербатой бетонной ступеньке, и плакал. Молча. Смотрел, а по щекам ползли слезы, путались в седой щетине.
— Эти пацаны… они б вам почки вырвали, — сказал глупо Захар, держась за посеченную щеку.
Дан не ответил.
Щенки сидели тихо. След с Последышем бинтовали Левому простреленное плечо. Тот храбрился. Улыбался, цыкал сквозь щербину.
— Это ж иродов бойцы. Недоросли. Они смертники. Знают, что никто до шестнадцати не доживет. У-у, лютые! Не знали, поди?
— Уймись, шибздик! — гаркнул Гуня.
Захар вздернулся, сощурился — но все-таки решил не язвить. Шаркая ногами, поплелся через дорогу, где рядком лежали люди и волки станционного поста. Гуня был старшим над ними. Теперь у него осталось трое мужчин, способных держать оружие, и два волка.
— Спасибо, — сказал Гуня. — Без тебя бы они нас уже жарили. Или хуже.
— Пожалуйста, — отозвался Круз. — Без вас они бы жарили нас.
— Бать? Давай, может, отойдем? Поговорить надо.
— Пошли, — согласился Круз.
Гуня повертел головой, скребнул в щетинистом затылке.
— Бать, слышь, так ты что, мотор наш забрать решил?
— Он вам ни к чему. В Орше сидят недоросли. Еще раз они мотор не пропустят. Здесь вам не удержаться. Подкрепления вам не пришлют, даже если дальний голос ваш заработает. Уходите. А мотор оставьте нам.
— Не по-людски это.
— Тогда иди со мной.
Гуня поскребся снова, в затылке и промеж лопаток, посмотрел на ногти — что выскреблось? — и сказал хмуро:
— Они там на наших насели. Идти мне надо.
— Так идти, а не ехать, — пояснил Круз терпеливо.
— Батя, может, с нами пойдешь? А потом — по своим делам.
— У меня своя дорога.
Гуня засопел, ухватил губами ус.
— Если пехом пойдем, нам Курина кончать надо. Он же не пойдет, нога у него… Да и Леха с Антоном не того… А с мотором — прорвемся.
— Они рельсы разберут, — объяснил Круз. — Или завалят.
— Тупые они. Малолетки. Прорвемся, — сказал Гуня.
Круз посмотрел на него, ничего не ответив. Гуня был велик, широкоплеч, с длинными толстыми руками и крепким черепом, укрытым щетиной. Гуня был с ручным пулеметом и челюстью, начинавшейся прямо от плеч. Гуню можно было ударить. Но потом наверняка пришлось бы стрелять.
— Ты не думай, я не глупый вовсе, — сказал Гуня рассудительно. — Если б дурак был, над постом бы не поставили, так? Ты еще посуди: баба ведь у нас. А наш мотор сожгли.
— Ну и что?
— Как че? Ты меня пойми: не уйдем мы пехом.
Круз еще раз посмотрел на Гуню: мелкие глазки подо лбом, щетина.
— Сейчас ты идешь и собираешь своих, — приказал Круз. — Через полчаса мы выезжаем. На запад. Все.
— Бать, ты…
— Делать! — рявкнул Круз.
Гуня вздрогнул и, взвалив пулемет на плечо, покосолапил к вокзалу.
— Тупой этот Гуня. Я его давно знаю. Дерется здорово, но тупарь тупарем. А за бабу на посту у нас в навозники определяют, — сказал Захар.
— Если ты еще раз будешь подслушивать, ухо отрежу, — пообещал Круз.
— Батя, а если б он полез? Он же тупой, ты ж видишь? А как мы без тебя, а? Как я тогда? А ты его здорово. Как надо. У него мозги бродят, когда сам думает. Эх, интересно, что за баба-то?
— Иди и узнай, — велел Круз.
Когда Захар вприпрыжку, дергая головенкой, унесся, Круз достал кабар и, морщась, выколупал из грудной пластины пулю.
В этот раз повезло. А про другой раз лучше не думать. Старик. Глупый неловкий старик.
Мальчишки наскочили волчьей стаей. Мгновенно, внезапно. Гуня, набычившись, стоял на платформе, расспрашивал, как это дали мотор, как выпустили, как Захар. Захар плевался, серые скалились. Круз терпеливо объяснял.
Грохнуло на площади, потом за почтой. И зачастило — та-та-тах. Гуня завопил, кинулся с пулеметом наперевес. Круз — за ним.
Грохнуло в десяти метрах. Круз шлепнулся тяжело, перекатился. Кинулся задом, в проулок — и столкнулся нос к носу. Первого рассек очередью. Но второй, вовсе мелкий, лет десяти, извернулся — и, уже падая, всадил Крузу пулю в грудь.
Все вместе — считанные минуты. За эти минуты пост перестал существовать — взорванный, расстрелянный, раздавленный рухнувшими стенами.
Мальчишки исчезли, бросив не сумевших убежать. Семерых. Серые разодрали глотки тем, кто еще дышал. Гуня бегал от трупа к трупу и орал. Потом с напорной башни слез снайпер и плюнул кровью Гуне под ноги.
Мальчишки. Счастье часто не действует на детей. Новорожденные нормальны почти все, даже от матерей под счастьем. Потом оно забирает. Как проказа, потихоньку. Кто сумел дожить без счастья до способности зачинать и рожать — скорее всего, сумеет и дальше. Кто не сумел — что ж, пару лет до взрослости живет, почти не чувствуя боли. А самые лучшие бойцы — как раз мальчишки, забывшие боль.
За углом орал Гуня. Командовал раненых и припасы тащить на дрезину. Стращал кого-то. Если мальчишки заметили дрезину, могли дорогу перекрыть. И взрывают они ловко. Тут машину бы.
Гуня перестал орать. Круз, вздохнув, поднялся, пошел к дрезине — и увидел рыжую дыру пулеметного дула.
— Бать, шел бы ты по своим делам и там приказывал, — сказал Гуня из-за турели. — А мы по своим поедем. Макарка, заводи!
Движок чихнул, зарокотал.
— Скатертью дорога! — заорал Захар. — Ты зад-то протри, Гунтяй! А то недорослям противно жрать тебя будет!
Дрезина задрожала, покатилась. Застукала часто по стыкам. Захар погрозил кулачком вслед, потом засвистел.
— Хватит, — попросил Круз. — Зови своих серых, Захар. Поездили достаточно, теперь пешком пойдем.
— Ты не бойсь, батько. Не съедят нас недоросли. Я вокруг все знаю, проведу так, что никто не узнает. А недоросли, они до завтра, скорей всего, и не сунутся. Они такие…
— Захар!
— Все, бегу, батько, зову! — и свистнул в два пальца.
В ответ из-за угла истошно завизжали. Круз побежал.
— Все нормально, старшой! — крикнул Последыш, выглянув. — Сучку нашли! Ее бросили!
— Ты и есть баба Гуни? — спросил Круз ненужно, глядя на скорчившееся в углу существо.
Существо было чумазое, всклокоченное и с цыпками. Лет пятнадцати от силы.