— Вот и все, Андрей. Ненамного я тебя опередил. Еще один такой забег станет для тебя последним.
— А какой смысл мне на завалинке сидеть? — спросил Круз. — Чтоб слушать, как старым пнем называют? Ты уже своего добился, я свое обещание исполнил. Все, кого я привел сюда, смогут выжить и без меня. Теперь я волен распоряжаться собой, так?
— Не совсем, — Дан поморщился. — Как я завидую тебе, Андрей! Ты еще настолько мальчишка… Вакцина — это полдела. Есть многие, для кого лучше жить прежней жизнью. Котлас неплохо жил и без нас. Они потихоньку набирали силу, женсовет этот их — система удивительная. Как власть пришла к женщинам, я не смог выяснить, скорее всего, среди иммунных оказалось больше женщин и как-то они власть сумели взять… Но властью распорядились с толком, поверь мне. И вот теперь приходят новые, готовые разрушить уже устоявшийся порядок. А это новое — обязательно война, потому что оно слишком сильно для прежнего равновесия. Настоящая война, не эти их вялотекущие женские свары. Для настоящей войны нужны мужчины. Ты думаешь, Аделина тебя по бабьей слабости под крылышко взяла? Ею сталь ковать можно. Она тебя взяла, потому что предвидела. Ты учти, у них здесь разделение власти как у ирокезов. Бабы всем в доме заправляют, а на добыче — мужчины. А все объединить, организовать, перестроить под войну — для этого ты нужен. Это твоя работа. И она только начинается. Тебе нельзя умирать, Андрей.
— Помнится, ты недавно хотел всего лишь найти вакцину и умереть счастливым. Говорил, что благодарное человечество само подхватит и не забудет. А теперь, как я вижу, про Четвертый рейх задумался?
— Брось! Я ведь серьезно. Я тоже учусь. Андрей, нам с тобой выпало восстановить человечество. А это можно сделать лишь тогда, когда наступит мир, когда по земле перестанут шастать невероятные банды человеконелюдей, когда снова станет тепло и безопасно. Неужели ты против?
— Я? Я не против, конечно, — согласился Круз. — Мне можно идти?
— Иди. И береги себя. Никаких драк, марш-бросков, спирта.
— И ты себя береги, — посоветовал Круз. — Без тебя-то я — к чему?
— Спасибо, конечно, — согласился Дан, хмурясь. — До скорого.
— Угу, — ответил Круз и пошел пить чай с сухариками.
Война не дождалась весны. С февраля начиная к Аделине то и дело заявлялись странные бабенки: то беременные молодки, то старухи, иногда ветхие до неприличия, в стеганых бурочках и платках времен Цусимы. Шептались, шастали, подглядывали за Даном, ходили в мастерские, смотрели на вакцинированных. Расспрашивали, вынюхивали. Аделина, гладя круглый живот, подолгу с ними чаевничала, слала девок за медом и сухариками, за моченой клюквой и вареньем из морошки. А в ночь на восьмое марта пришла к Крузу, уселась на кровать — огромная, неуклюжая, в ситцевой застиранной ночнушке, пахнущая подмышками. Потрогала за руку.
— Андрей Петрович, э-эй, Андрей Петрович… ты за пистолет-то не хватайся, я это. Кто к тебе придет, кроме меня? Вот мне не спится нынче, и думаю: пора, Андрей Петрович. Пора давить Степаниду. Ты мужиков собери. Я ж знаю, уже неделю под ружьем их держишь. Прям завтра собери и двигай.
— Я соберу, — пообещал Круз.
Стрелять начали в Микуни. До того посты проходили без проблем. Высаживались, переговаривались. Два поста разоружили без сопротивления. Люся со старухой Силантьевой шли говорить и, возвращаясь, сообщали: заберите у них стволы. Стрелять они не будут, но так надо. Круз не спрашивал, почему так надо, людей слал и оружие забирал, а на постах оставил по наряду. В Микуни же дрезину, отправленную для разведки, загнали в тупик, под танковые пушки, и потребовали выходить с поднятыми руками.
Главные силы Круз высадил заранее и сам на станцию не полез, состав оставил на подъезде. За внешний периметр прошли без проблем и почти без переговоров — но на периметре внутреннем, у самой станции, вышла неувязка. Молодка Зинаида по прозвищу Кирза, поставленная Степанидой держать Микунь, хотела вакансии в женсовете — как раз той, какую хотела сделать на месте Аделины разъяренная Степанида. Но микуньское население умирать не хотело, тем более в сваре со своими же, и принялось экономно расстреливать низкие облака, причем целилось заботливо. А то, невесть час, попадешь по чему-нибудь, так с ремонтом хлопот не оберешься. Интинские последовали примеру, но стреляли экономнее — свои ж патроны на себе несли.
Палили часа четыре, пока Зинка-Кирза лихорадочно названивала в Котлас, требуя подкреплений. Затем линию обрезали. Еще через час, громыхая, на станцию вкатился бронепоезд, высыпавший сотню ободранного народа, увешанного железом с головы до пят. Микуньские подкреплению не обрадовались — того и гляди придется в атаку идти, интинских вышибать. Но прибывшие оказались подкреплением вовсе не им, а интинским, продуктом долгих переговоров и условного согласия Аделины с Ольгой Домновной, в равной степени не любившей науку и Степаниду. Микуньские вздохнули и деловито сдались. Зинка заплакала, противоречиво объявила их кастратами и мудотрясами, вовсе ничтожными и в постели, и на транспорте. Зину не обижали. Люська угостила ее семечками и отправила в Инту под конвоем. А совокупное воинство вскрыло восемь бочек с пивом, варенным в Микуни по старому рецепту на пивоварне, вывезенной в сорок пятом из Кенигсберга, и знатно отметило всеобщий мир. Круз выхлебал три кружки с наслаждением — темное, терпкое, хлебное, вязкое, походило оно скорее на ржаную похлебку, чем на бледно-желтое пойло фабрично-интернетных времен.
Потом двигались неторопливо. Посты, наслышанные о микуньских делах, проезду не мешали. Начальники брюзжали: езжайте, скорее выясняйте, кто из толстопузых главнее, бабские перевороты доделывайте и по своим делам. Нам тоже делом заниматься надо, и поважней вашего. Вот, опять недоросли полезли.
Круз пил чай в купе, умиляясь здравомыслию бабьей республики. Какие угодно свары — но со своими без крови. И решил, что хотя б видимость женсовета сохранить надо обязательно. Дележ власти созреет еще не раз, а тут прекрасный способ избавить хозяйство от разорения, неизбежного, когда власть делят по-мужски — или пан, или пропал.
Котлас сдался без боя. Степанида не удрала — куда ей? Единственная настоящая битва этой войны произошла, когда женсовет собрался снова — уже под начальством Аделины. По закону только совет мог лишить места в совете. А для этого нужно было большинство.
Круз увидел лишь финал этой битвы. До того сидел, попивая чай, слушал выкрики и взвизги из-за двери. Степан, составивший Крузу компанию, ежился, слушая, и втягивал голову в плечи — ни дать ни взять нашкодивший первоклашка в учительской. Чаевничать пришлось с девяти утра до трех пополудни, но Круз вовсе ожиданием не утомлялся. Отдыхал по-настоящему, как после долгого перехода по жаре, когда устраиваешься в теньке, вытягиваешь ноги и ни о чем не думаешь, лишь наслаждаешься текучим покоем, вязким и сонным. Близ двух часов молодка принесла блины со сметаною, и Круз едва успел размяться первой дюжиной, как дверь распахнулась и пунцовая Аделина, утирая слюну с подбородка, выговорила:
— Ну вот, Андрей Петрович. Твое время.