Богданов не видел ничего унизительного в занятии кадрами. То, что раньше было женской монотонной работой, в их положении становилось сложным творческим делом. Наверно, рассуждал он, цивилизация потому и зашла в тупик, что столько важных дел – от обучения детей до постов в министерстве обороны – доверили глупым бабам, которым только пироги печь. Теперь его работа состояла в том, чтобы брать исходный материал, человеческую глину, и лепить из нее новых людей, как скульптуры. В свое время с этого начинал взлет партийной карьеры Сталин. Зато потом «товарищ Картотеков» укоротил всем болтунам вроде Льва Давидовича языки. Так что работа была важной. Но иногда, когда приходилось объяснять очередному долдону, почему ему, человеку с двумя высшими, надо идти копать траншеи, Богданову казалось, что вместо глины ему досталось что-то другое.
– Возраст? – задал он первый вопрос. Ручка в его мощной ладони казалась ни к месту.
– Двадцать… – новоприбывший на секунду замялся. – Двадцать четыре.
– С виду не скажешь… В армии служил?
– Нет.
– Ясно, – вопрос был задан для проформы, Владимир и так это знал. – Ладно-ладно. Где работал? А… помню… Сеял разумное, доброе, вечное, – он сделал пометку. – Машину водишь? Права есть?
– Чего нет, того нет.
– Понятно, – Владимир сделал еще пару пометок. – Помимо этого, что делать умеешь?
– Работать с ПК. Набор триста знаков в минуту.
– Я под столом… – Богданов и вправду качнулся на стуле, – Э, парень, теперь единственный ПК, который важен для жизни – это пулемет Калашникова. Заруби это себе на носу и радуйся, что тебя вообще взяли в наш чудесный город. Чего пришел-то? Голодно стало?
– Скорее, тоскливо.
– Ну, у нас всегда весело, – Владимир отложил заполненную форму. – Направлю тебя к директору школы. Алевтина Михайловна хорошая женщина, – он криво улыбнулся. – Правда, уроки займут от силы два дня в неделю, и этого мало. Пока стоит эта весна, – он непечатно выругался, – у нас все горит, вернее, плывет, под ногами, и рабочие руки нужны в других местах. Припишу тебя ко второму стройотряду, будешь чернорабочим. Или, если политкорректно, «разнорабочим». Посещай курсы, получай квалификацию, можешь стать плотником, бетонщиком, слесарем, водителем. И не смотри, что работа непрестижная, сейчас шкала поменялась. У нас хватает сисадминов, которые орудуют лопатой и дизайнеров, которые цемент месят. Еще нужны токари, строители, электрики, маляры, сантехники… ну и инженеры, ясное дело, но их готовить – нужна база солидная. Ничего, вот устаканится все, организуем университет. А пока айда копать траншеи.
Александр кивнул.
– Я этого и ожидал. Не волнуйтесь, я научусь чем-нибудь полезному.
– Это уж точно. Вот продовольственная карточка, – Богданов подал ему бумажку, похожую на лотерейный билет, расчерченный на 31 графу. – Каждый день будешь получать по норме в ближайшем ПРП. Пункте раздачи продовольствия. Этого достаточно, чтоб не умереть. Кроме работы, есть общественные обязанности, направляют на них по необходимости на добровольно-принудительной основе.
– То есть за «спасибо»?
– За право иметь кусок хлеба и жить в безопасности. Хочешь свободы – вали за 10-ый километр. Нам нужны люди с руками и головой, а вот тунеядцы, воры, алкаши, блядуны и хулиганы не сдались на фиг.
– Я к этим категориям не отношусь.
– Вот и славно. Ну-ка, сделай рожу попроще, – чиновник сфотографировал его цифровым фотоаппаратом. – Поместят тебя пока, как одинокого, в общаге. Вот ордер.
Спрятав в карман бумагу, Данилов кивнул. Он уже проходил нечто подобное, правда, в «Оптиме» обходились без документов, но в остальном прием проходил по сходному сценарию.
– И вот еще, почитай о наших законах, – Владимир посерьезнел и протянул Саше брошюрку, отпечатанную на обратной стороне какого-то бухгалтерского документа. – Они суровы, сразу говорю. Всему, что скажут старшие, будь это твой бригадир или я, или наш глава, Сергей Борисович Демьянов, подчиняться беспрекословно. Тюрьмы тут нет, дармоедов мы не кормим. За серьезные нарушения – петля. У нас есть свой пенькозавод, так что веревками мы обеспечены. За мелкие – в исправительный отряд имени Солженицына, на срок от недели до трех месяцев. За средние или спорные – изгоняем. Правда, с недавних пор эту практику прекратили. Теперь чаще вешаем.
– Куда только смотрит «Amnesty International»?
– Чувство юмора есть, уже хорошо. С виду ты нормальный, но, без обид, пока тебе доверия нет. Я знаю, что творится снаружи, там трудно не озвереть. Пришел тут один, месяц жил нормально, а потом сорвался… Ну и закончил, болтаясь перед зданием горсовета. Потом сняли, правда, мы же не дикари. Там шесть фонарей, и все пока свободны. Если чувствуешь в себе что-то такое, лучше уходи.
– Спасибо, что ввели в курс дела. Со мной проблем не будет.
– Вот и зашибись, – Владимир вручил Александру отпечатанный на принтере паспорт с новенькой фотографией. Сравнить это лицо с тем, что было в старом паспорте – и никогда не поверишь, что один и тот же человек. – Все, товарищ Александр Данилов. С этого момента ты гражданин. Может, последнего настоящего государства на Земле.
– Спасибо, – поблагодарил Саша. – Только гимна не хватает.
– Нету гимна, – пожал плечами Богданов. – Руки не дошли. Напиши, тогда будет. Ты же гуманитарий, а не какой-нибудь физик. Все, вперед к трудовым подвигам.
Под его насмешливым взглядом Данилов поднялся, попрощался и вышел из кабинета.
* * *
Было еще прохладно. Июнь 1-го года новой эры больше походил на апрель: огромные массы снега, накопившиеся за это время, таяли неохотно. Несколько раз, должно быть из-за движения атмосферных фронтов, оттепель сменялась похолоданием, и ручьи на улицах покрывались ледяной коркой, а пару раз даже выпадал белый снежок, который, впрочем, тут же растаял.
Настя шла вдоль шоссе. Шла она одна, слегка оторвавшись от остальных женщин, которые следовали за ней тесной гурьбой, весело щебеча. Эти места считались безопасными, но все равно с ними было трое дружинников.
Чудовищный паводок доставил кучу сложностей, на некоторое время превратив город в Венецию. Половину домов, занятых ими зимой, пришлось покинуть. Что еще хуже, вода подмывала шоссе и разрушала насыпь железнодорожных путей. И если дорогу можно худо-бедно подлатать, то новые рельсы положить гораздо труднее, а без них у Города возникли бы проблемы. Поэтому трудовые ресурсы и были равномерно распределены между начавшейся посевной, борьбой с наводнением и ремонтом путей. Для отвода воды рыли канавы, укрепляли насыпи, пригоняя самосвал за самосвалом.
Их звено ни свет ни заря отправили далеко за город. Работа, как в годы первых пятилеток, почти не делилась на мужскую и женскую. Разница была только в том, что мужчины кидали щебенку, а женщины снег.
В резиновых сапогах по щиколотку в воде, иногда со стертыми до кровавых мозолей руками (а у тех, кто неправильно намотал портянки – и ногами), люди повторяли подвиг Павки Корчагина. Но и энтузиазма у них было не меньше, хотя вряд ли бывшие обитатели теплых офисов или аудиторий год назад смогли бы это в это поверить. Страшно представить, как могут работать русские люди, когда не за деньги и не из-под палки.