— Я боюсь света.
— Маленький костерок, — настаивала Ларк. — Пожалуйста. Это очень ненадолго, только чтобы она заснула.
Прохожий задумался. Он посмотрел на женщину в темно-коричневом плаще, сидящую под деревом. Глаза ее были пусты, челюсть отвисла. Он вытащил из ножен нож:
— Ладно, маленький костерок.
Он сдержал свое слово. Ножом выкопал неглубокую ямку рядом с Фейз, положил туда щепоть трута и высек искру. Добавил несколько сломанных палочек. Получившийся огонь еле теплился, но своей цели послужил. Ларк села возле матери и стала гладить ее по волосам. Фейз смотрела в пламя.
Мэтью нашел себе место для сна под звездами. Прохожий снова исчез — то ли в ветвях дерева, то ли в лесу, Мэтью не знал. Он приготовил пистолет — сперва засыпав пороху в дуло, потом взяв из сумки стрелка свинцовый шарик, приложил его к пыжу, который продал ему Довхарт, и шомполом, закрепленным под стволом, загнал и утрамбовал пулю и пыж. Осталось только насыпать порох на полку, но это будет сделано перед тем, как использовать оружие по назначению. Мэтью потянулся, услышал, как хрустнул позвоночник, и положил пистолет справа от себя, прямо под руку.
Слышно было, как Ларк говорит с матерью.
— Веришь ли ты в Бога?
Молчание. Потом хриплым и дрожащим голосом маленькая девочка Фейз спросила:
— Мы попадем завтра к миссис Джейнпенни?
— Да.
— Мне не нравится эта дорога.
— Это дорога, по которой нам надо идти. А теперь постарайся успокоиться. Закрой глаза. Вот так, молодец. И надо сказать то, что мы каждый день говорим дома. Скажем? Фейз, веришь ли ты в Бога?
Долгое молчание и еле слышный ответ:
— Да, мама.
— Веришь ли ты, что не должны мы страшиться тьмы, ибо Он освещает наш путь?
— Да, мама.
— Веришь ли ты в обетование Царствия Небесного?
— Да, мама.
— И я верю. Теперь спи, детка.
У Мэтью были свои проблемы. Как призвать к себе сон, зная, что когда Слотер подползет к лагерю, он будет намерен убивать и жертвой себе выберет некоего решателя проблем из Нью-Йорка, который, ускользнув от одной гремучей змеи, стал основной целью другого представителя той же породы. Мэтью вспомнил, как при первой встрече спросил Слотера, почему он решил убить Марию в красном сарае за больницей вместо того, чтобы бежать на свободу, и Слотер ему ответил: «Христианское милосердие остановило меня и потребовало освободить Марию из мира, полного страданий». Мэтью казалось, что ненависть к людям и жажда убийства перевешивали у Слотера здравый смысл. Как некоторые люди становятся добровольными рабами любого числа пороков вопреки всем резонам, так Слотер предан истреблению людей. Или, более вероятно, он увидел возможность убить и воспользовался ею, ни о чем больше не думая.
Мэтью закрыл глаза. И снова открыл. Он устал крепко, но нервы разгулялись. Потрогал пальцем рукоять пистолета. Должность клерка у магистрата показалась ему вдруг не таким уж плохим занятием. Он вспомнил, как Натэниел Пауэрс говорил ему в Сити-Холле летом, когда освободил Мэтью от должности, чтобы тот перешел в агентство «Герральд»: «Твое обучение только начинается».
«Да поможет мне Бог выжить на следующем этапе», — подумал Мэтью.
— Можно мне с вами посидеть? Всего минуту?
Он понял, что это подошла Ларк. Мэтью сел, радуясь, что кто-то нарушил его одиночество.
— Да, сделайте одолжение. — Он рукой смахнул ветки и камешки с места, где она собралась сесть. — Извините за скудную меблировку, зато хоть вид отсюда прекрасный.
Он сомневался, чтобы его попытка пошутить вызвала у нее улыбку, хотя и не видел в темноте ее лица. У нее за спиной угасал костерок. Фейз, укрытая плащом, вроде бы заснула, что само по себе было благом. Ларк села рядом и протянула Мэтью фляжку с водой. Он взял, отпил и вернул.
Оба они молчали. Ночь над головой открыла величественную реку звезд, и в этой огромной реке небесными течениями клубились водовороты света. Некоторые звезды горели красным или синим. Другие пульсировали какой-то неизвестной энергией. Далеко над горизонтом прыгнула искорка света, золотая на черном, сделалась оранжевой и так же неожиданно погасла. Путь всего сущего, подумал Мэтью. Начало и конец, даже для звезд.
— Мэтью, — сказала Ларк. — Я хотела сказать вам… я вас ни в чем не виню.
Он не ответил, хотя слушал ее очень внимательно.
— И вы сами не должны себя винить, — продолжала она. А смотрела она на него при этом или нет, он не видел. — У вас были свои причины сделать то, что вы сделали, и я уверена, очень важные. Или вы думали, что они важные. Наверняка они важными и были. Но если бы вы не были… не были хорошим человеком, Мэтью, вы не были бы сейчас здесь. Вам было бы все равно, что станется с нами. И вы не пытались бы все исправить.
— Я вряд ли когда-нибудь смогу…
Он не договорил — Ларк приложила палец к его губам.
— Сможете. Поместив его туда, где ему место. Не сдаваясь. Все, что случилось, уже в прошлом. Случилось — и случилось. Вы слышите?
Он кивнул. Она убрала палец.
— Отпусти вчерашний день, — закончила она, — чтобы он не предал завтрашний.
Он и правда ощутил, как что-то его оставило? Тяжесть? Глубоко впившаяся печаль? Чувство вины, подобное выстроенному для самого себя эшафоту? Он не мог точно сказать. Если да, то как-то очень прозаично это вышло, без мощи и торжественности реки звезд, небесного течения. Но он подумал, что милостью молодой девушки — старше и мудрее, чем полагалось по годам, — в нем зажглась искорка надежды, внутри, во тьме, и может быть, душа его найдет теперь путь домой из диких дебрей.
— Вы меня не обнимете? — спросила она.
Он обнял.
Она опустила голову ему на плечо, прижалась лицом потеснее и заплакала приглушенными всхлипываниями, чтобы мама, то есть теперь ее дитя, не проснулась, услышав. Он гладил ей волосы, втирал ей в шею тепло, и она цеплялась за него и плакала, как любая девушка шестнадцати лет с разбитым от горя сердцем в ночи, когда звезды горят свирепой красотой вверху над мерзким царством гремучих змей.
Мэтью не знал, долго ли он обнимал ее и сколько она плакала. Время и вправду остановилось для англичанина. Но наконец рыдания стали тише, замолкли, и она подняла голову от его мокрого плеча.
— Спасибо, — сказала она, встала и вернулась к матери.
Мэтью снова лег, пистолет под рукой. Ноги у него болели, спина ныла, но впервые за долгое время — может, с той минуты, как он решился сломать красную печать-осьминога, — его разум ощутил прикосновение покоя. Мира.
Глаза закрылись.
И он уснул крепким сном, и хотя бы ненадолго его оставил страх.
Мэтью проснулся, как мог бы проснуться лесной зверь: мгновенно включились все чувства и с ними — слова Прохожего: