– Так же как муж, не заставший жену дома, может отправиться искать утешения на стороне?
– Что?
– Какого слова вы не поняли? – окрысился Бэрронс.
– И этот человек обвиняет меня в нелогичности! Это не мой дом, и никогда им не станет, и тут никто никому не жена! – Я почти кричала.
– Вы считаете, что я этого не знаю?
Бэрронс оказался подо мной, и я тут же прониклась паранойей по двум пунктам. Первым была длина моей юбки – кажется, недостаточная. Второй пункт был не моей проблемой. Я наклонилась, чтобы юбка скользнула ниже, но его взгляд ясно дал понять, что уже поздно. Когда Бэрронс смотрит на меня таким взглядом, мне всегда не по себе. Похоть в этих древних глазах смывает все, что было в них человеческого. Абсолютно все.
Дикая Мак хотела пригласить его на дикий танец. Я считала, что она свихнулась. Свихнулась напрочь.
– Отпусти мои руки.
– Заставьте меня, – поддразнил Бэрронс. – Используйте Глас, мисс Лейн. Ну же, девочка, покажи мне свою силу.
Девочка, чтоб ты сдох.
– Ты знаешь, что я не могу. И поэтому то, что ты сегодня сделал, выглядит еще отвратительнее. С таким же успехом ты мог меня изнасиловать. В определенном смысле ты именно это и сделал!
Он перекатился, резко и быстро, и я внезапно оказалась под ним на спине. Мои руки были закинуты за голову. Тяжело дыша, Бэрронс прижал меня к полу, между нашими лицами было всего несколько дюймов.
– Не заблуждайтесь, мисс Лейн, я вас не насиловал. Можете лежать на своей политкорректной заднице и сыпать адвокатскими рассуждениями о том, что любое давление является изнасилованием и что я большой злобный ублюдок. На что я скажу вам, мисс Лейн, что все ваши вопли – дерьмо, поскольку вас никогда не насиловали. Изнасилование – это не то, после чего можно встать и продолжить спор. Изнасилованные уползают на карачках.
Он слез с меня, поднялся и вышел раньше, чем я набрала воздуха в легкие, чтобы ответить.
««И опустилась ночь…»
Какая странная фраза.
«Ночь» – это понятно.
Но «опустилась» – слишком мягкое слово.
Опускаются осенние листья, скользят с прохладным ветерком,
Ложатся на землю багряным ковром,
И падают слезы, как жидкий алмаз,
Мерцают на солнце и сохнут у глаз.
А ночь не опускается и не падает.
Она с грохотом врезается в нас».
Из дневника Мак
Я металась во сне. Мне снова снилась печальная женщина. Она пыталась что-то сказать, но каждый раз ледяной ветер подхватывал ее слова и уносил прочь. В пронизывающем ветре послышался чей-то смех. Мне почудилось, что я узнала его, но память отказывалась выдать имя. Чем настойчивее я старалась вспомнить, тем больше путались мысли. А потом появился В'лейн, возникли Бэрронс и еще один мужчина, которого я ни разу не видела, появился Кристиан – и Бэрронс шагнул к нему. В темных глазах Бэрронса я видела желание убить.
Я проснулась, взвинченная и промерзшая до костей.
Подсознание свело воедино то, над чем я не задумывалась. Сегодня вторник, Кристиан возвращается из Шотландии, а я выдала его Бэрронсу.
Не знаю, что Бэрронс может с ним сделать, и не хочу знать. Ходячий детектор лжи МакКелтар был таким… В общем, совершенно не таким, как мой работодатель. Стиснув зубы, я схватила лежащий на ночном столике мобильный и набрала номер кафедры.
Мне ответил парень с чудесными глазами. Он сказал, что Кристиана до второй половины дня на работе не будет. Я попросила дать мне его домашний номер, или мобильный, или хотя бы адрес, но все личные данные сотрудников хранились в закрытом кабинете начальницы. Сама же она уехала в отпуск и до следующего понедельника не придет.
Я оставила Кристиану сообщение: позвонить мне сразу же, как только он появится на работе.
После этого я попыталась свить гнездо из одеял и хоть немного согреться, но тут завопил мой мобильный.
Это была Дэни.
– Она почти поймала меня, Мак! – задыхаясь, выпалила девочка. – Ровена вчера вообще не выходила из «ПСИ». Даже спала у себя в кабинете, так что всю хренову ночку я торчала неподалеку, как дура, и ждала шанса пробраться туда. Утром она спустилась, наверное, завтракать, и я забралась в кабинет, но там не было книги, про которую ты говорила. В столе была другая, так что я ее сфотографировала, но не всю, потому что Ровена вернулась и мне пришлось выпрыгнуть в чертово окно, я порвала форму, и у меня вся задница в синяках, и не только задница. Я не нашла того, о чем ты просила, но взамен раздобыла кое-что другое. Это ведь считается, правда? Ты ведь все равно с нами встретишься?
– Ты в порядке?
Она фыркнула.
– Я убиваю монстров, Мак. Я всего лишь вывалилась из дурацкого окна.
Я улыбнулась.
– Где ты?
В трубке был слышен шум просыпающегося города и сигналы машин.
– Недалеко от тебя. – Дэни назвала район.
Я знала, где это. Я бросила взгляд на окно – еще не рассвело. Мне жутко не хотелось оставлять Дэни одну в темноте, несмотря на ее суперскорость. Вряд ли у нее при себе меч.
– Напротив нас есть церковь. – Отлично освещенная церковь. – Встретимся возле нее через десять минут.
– Но остальные наши не успеют!
– Я просто заберу фотоаппарат. Твои подруги смогут встретиться со мной после обеда?
– Я попытаюсь их убедить. Кэт говорит, что нужно выбрать место, где другие… курьеры… нас не увидят.
Я назвала несколько кафе, но встречаться там, по словам Дэни, было рискованно. Наконец мы сошлись на пабе «Подземелье», который – весьма логично – находился в подвале. Там играли в дартс и на бильярде, и там не было окон.
Нажав «отбой», я почистила зубы, умылась, натянула джинсы и вельветовую куртку поверх легкого топа, надела бейсболку. Волосы уже отросли, и стали видны светлые корни. Я напомнила себе, что на обратном пути надо зайти в аптеку и купить пару коробок краски для волос. Мне все еще не нравилось красить их в черный. Так что я решила позволить себе немного самодеятельности и выбрать более светлый оттенок.
В 7:20 я вышла на улицу. Я знала, что солнце не взойдет до 7:52. А вечером сядет в 18:26. В последнее время я придавала большое значение времени суток.
Я старалась не выходить за пределы освещенных мест, двигаясь от одного фонаря к другому. В каждой руке я сжимала по фонарику. Копье приятно согревало мою подмышку. Мой Мак-Ореол был предназначен только для ночной работы. Если люди, проходящие мимо, подозрительно косились на фонарики, мне было все равно. Я просто хотела выжить. И пусть себе хмыкают, сколько хотят, – кстати, многие так и делали.