– И тогда я все-таки нашел его, того, кто мне мешал. Понимаешь, Ян?! Ты себе хотя бы представляешь, кто это может быть?
Молчание было ему ответом. Впрочем, Ян прислушивался уже с понятным интересом. Он искал в Птицелове брешь. Хоть какую-то.
– С детства, с самого что ни на есть сопливого пацанства, я всегда приучал себя искать все причины собственных бед и болячек только в себе. Исключительно в себе! И хорошо, что я вовремя об этом вспомнил – потому что я стал об этом думать!
Птицелов саркастически возвел очи долу. Все в нем было сейчас, пожалуй, одинаково и искренне, и фальшиво. Коростель прежде в жизни никогда не видел, чтобы в одном человеке эти черты уживались настолько равноправно и настолько – независимо. Он не верил Птицелову, не верил ни единому его слову. Но он слушал, хотя бы для того, чтобы за время этих философских диалогов вновь набраться сил, пусть и пополам с темным отчаянием.
То, что поведал ему Птицелов о событиях на Пароме Слез, стало для Яна полной неожиданностью. Он ничего не знал о посмертной судьбе Книгочея, который, оказывается, и на том свете продолжал бороться с зорзами и помогать своим друзьям-друидам. Он вообще ничего не знал о том, что такое возможно! И он не мог себе даже представить, что возможен союз двух духов, один из которых отпущен буквально с того света! Он и не подозревал, куда попали Лисовин с Гвинпином, и есть ли вообще такие странные места в том мире, обитателем которого он всегда себя считал. Но главное было в том, что вновь стали оживать страницы прошлого: его дом, встреча с Камероном, смерть старого друида и… миска с водой.
– Я сразу ее вспомнил. – Голос Птицелова теперь был глухим, дыхание – прерывистым. – Долгими вечерами, безрадостными утрами, день и ночь я ломал голову: где, в чем я когда-то допустил ошибку? И, наконец, понял! Именно той ночью, в поединке с Камероном, в том проклятом лесу я утратил себя. Не всего, разумеется, но – именно те силы, восполнить которые в итоге я, похоже, оказался уже не в силах.
– Это не было поединком, – мрачно отозвался из своего угла Коростель.
– Что ты сказал? – Брови Птицелова влетели вверх.
– Это не было поединком, – упрямо повторил Коростель. – Это было предательское нападение из засады. Подлость! Как мерзкая рысь, которая всегда прыгает с дерева тебе на спину.
– Ты так думаешь? – холодно осведомился зорз. Он, казалось, искренне заинтересовался словами своего пленника.
– Я знаю, – ответил Коростель. – Камерон мне сам это рассказал… перед смертью. Он еще сказал, что узнал ваше оружие.
– А я и не собирался устраивать всякие там рыцарские поединки, показные единоборства и прочую ерунду, – усмехнулся Птицелов. – Эти кодексы чести, я так думаю – плохое подспорье в настоящем деле. Они, знаешь ли, мешают результату! Жаль, что мы все-таки не убили старика, а только ранили. Впрочем, – он заговорщицки поднял палец, – иное ранение подчас бывает опаснее даже смертельной раны. Надо только хорошо знать, куда бить!
Коростель промолчал, но весь обратился в слух. Он уже знал, что Птицелов вновь намеревается использовать его в своей дьявольской игре, но отнюдь не собирался быть в ней послушной пешкой. Коростель поджидал только удобного момента, чтобы решить все. А потом, наверное, придется умереть.
Нападение на Камерона из засады в литвинских лесах, неподалеку от старой крепости Аукмер, зорзы готовили столь же долго, сколь и тщательно. Последние два дня пути старого друида до реки, неподалеку от которой стоял дом Яна Коростеля, Колдун с Коротышкой неотлучно следовали за Камероном на почтительном расстоянии. Засада зорзов была устроена мастерски: пару раз всего в нескольких шагах от скрытых в кустах зорзов проходил могучий олень, а однажды просеменила приземистая, вечно озабоченная кабаниха, полосатому отпрыску которой в итоге пришлось внести разнообразие к походному кухонному столу маявшихся от безделья подручных Птицелова. Но даже высокое воинское искусство зорзов, изрядно подкрепленное магией некромантов, помогло напавшим не сразу. Камерон, быстро оправившись от неожиданности ночного нападения, сумел ловко отразить замотанным в плащ локтем брошенный в него нож, отбил лезвием меча удар топора, но тут же получил в шею из духовой трубки невидимую в ночной тьме иглу. Старик сгоряча смахнул ее рукой, но действие магического снадобья, которым было заботливо смазано острие, мало-помалу начало действовать. Друиду неожиданно почудилось, что всю полянку, на которой его и подкараулили враги, стало вдруг заволакивать густым белесым туманом, в глазах потемнело, пошли красные и черные круги, и полуослепший Камерон, отчаянно отбиваясь верхом, пропустил удар меча. Ахнув, он прижал рану ладонью, из последних сил выкрикнул в ночь охранное заклинание и повалился на конскую шею, охватив ее слабеющей рукой. Уже в самый последний миг, когда его сознание стало туманиться и гаснуть, Камерон успел прошептать коню всего одно только слово, и умное животное поднялось на дыбы, разбросало наседающих на него со всех сторон вооруженных людей и помчалось в чащу. Раненый Камерон уже не мог видеть, как в конский круп и бок со свистом вонзились две стальные иглы – друид провалился в темноту, выбраться из которой он был уже не в силах.
Птицелов в те минуты был абсолютно уверен, что отныне Камерон – в его власти. На меч Колдуна им было наложено заклятье оборотничества, которое давало Птицелову неограниченную власть над всяким, раненым или даже убитым таким заклятым оружием. Но темень в лесу была такая, что зорзы, кинувшись в погоню, быстро потеряли след коня. Птицелов, впрочем, был уверен, что проклятый друид применил одно из своих охранительных заклятий, что были в такой чести среди лесных служителей. Быть может, именно оно-то и сбило с толку опытных следопытов Птицелова. И когда зорзы после многочасовых поисков вышли к плетню Коростелева дома, Птицелов уже знал, что опоздал. Их ночные поиски изрядно задержали и странные приступы обессиливающей слабости, первый из которых Сигурд ощутил уже через два часа после того, как бешеный конь унес Камерона из-под самого носа зорзов. Второй приступ оказался еще тяжелее: у Птицелова на ходу внезапно хлынула кровь из носа и ушей, разом отказались действовать и руки, и ноги, и несколько мгновений зорз совсем не чувствовал собственного тела. С тех пор подобные приступы несколько раз опять повторялись, хотя уже и не так тяжело: вновь шла кровь, холодели руки, и тошнотворно мутилось сознание.
Сигурда неоднократно посещали смутные подозрения, но после своего троекратного поражения он уверился в том, что главная причина всех его неудач – в нем самом. Он растратил силу, причем весьма немалую ее часть. В глубине своей мятущейся души Птицелов не верил, что кто-то или что-то может так успешно противостоять ему и расстраивать его планы сразу в нескольких местах, и почти – одновременно. Вывод был один: заклятье, наложенное им на лезвие меча, тогда, в лесу, оказалось столь сильным, что по какой-то неизвестной ему причине забрало часть магической силы Птицелова, его сущности, его «Я». И она не вернулась к своему владельцу, к своему хозяину! Смертельно раненый Камерон исчез, а сила Птицелова ушла, как пришедшая с небес вода безвозвратно уходит в песок. Но на этот раз пославший дождь знал, где его можно отыскать и попытаться вернуть обратно в небеса.