Вокруг него бежали какие-то люди с оружием, Травник и Ивар что-то кричали ему, беззвучно разинув темные рты. Но все это сейчас было не важно… не так важно по сравнению с этим жутким ледяным огнем, объявшим его ладонь, в которой лежал ледяной Ключ Камерона. Ян вздохнул и, решившись, поднес ключ к губам.
– Ян! Не смей! Не нужно! – взвизгнула стоящая где-то возле избушки и уже готовая пустить в ход свои боевые заклинания Эгле. Правнучка друидессы почувствовала, как дрожит воздух – столь сильна была сейчас исходящая из руки Яна магия холода. Эгле не знала, что сейчас случится, и была в ужасе от ощущения страшной, неизвестной ей силы, истекающей в воздух над головой Коростеля. Силы, остановить которую уже нельзя.
– Как холодно… прошептал Ян и дохнул на ледяной ключ теплом человека.
Внезапно над его головой послышался страшный скрежет, небо потемнело, но всего лишь на одно мгновение. Перед глазами Коростеля вдруг замелькали видения: бешено крутящиеся спицы деревянного колеса, порядком измазанного придорожной глиной; распростертый на металлическом столе, залитый кровью, но почему-то улыбающийся, изможденный и теперь уже худой человек, из тела которого торчали обрывки странных кожаных трубок, и из них тоже хлестала кровь; еще был кто-то, очень похожий на Книгочея, который тоже улыбался ему какой-то далекой, размытой улыбкой, словно он лежал под водой. И, наконец, перед ним медленно стала открываться высокая деревянная, странно знакомая ему дверь, из-за которой пробивалось ослепительно белое сияние, все в клубах морозного дыма. В тот же миг раздался серебряный звон времени, дверь распахнулась, и Ян увидел отца. Тот молча смотрел на него, но глаза его тоже улыбались, как и у Книгочея, и у Снегиря, и у всех на свете, кто только способен был понять в этом хоть что-нибудь.
В глазах Коростеля все помутилось, видения исчезли, и, странное дело, его руку уже не обжигало холодное нестерпимое пламя. Он увидел, что в его ладони, в маленькой лужице ускользающей воды лежит расколотый на три части старый железный ключ, и его кусочки ползут друг к другу и щекочут руку, как большие майские жуки своими жесткими царапками лапок. Мгновение – и они соединились, ключ снова стал целостным.
Над Коростелем свистнула стрела. По обеим сторонам от него Травник и Ивар-храмовник, отбросивший ставший теперь бесполезным арбалет, тут же выхватили мечи, защищая Яна. Но ни стрелы, ни мелькающие клинки не остановили и даже не коснулись маленького белого пятнышка света, которое тихо падало к Яну с небес. Сильный ветер подхватил его, закружил, но только лишь для того, чтобы аккуратно опустить белое пятнышко Коростелю на руку. Он посмотрел на него с великим удивлением, потому что красивее этого Ян еще не видел в жизни ничего. Это была правильная восьмиугольная звездочка, вся в тончайшей узорной резьбе, тонкая и колкая на вид… Она лежала на руке Коростеля и не таяла.
– Снег, – прошептал Ян в отчаянии. – Рута…
Ключ от Снега выпал из его ладони, первая снежинка легко спорхнула с руки, подхваченная резким порывом ветра, и дальше был уже только кровавый вихрь клинков, копий, стрел и огня. А потом повалил густой и пушистый снег.
Есть ли в мире что-то более чистое, чем снег, впервые выпавший поутру холодного осеннего дня, думал Травник. Он уже давно собирался погасить изломанную восковую свечу, но засиделся у окна заполночь.
Да, размышлял он, но это – только снег небесный, летящий в ночи и достигающий земли в последние мгновения своей жизни. И снег небесный, лежащий на хляби земной – есть ли большее примирение с судьбой, чем то, которое из года в год, без устали демонстрирует нам природа? Она просто показывает и учит, без лишних слов и поучений, просто говоря нам: смотри!
Первый снег всегда выпадает ночью. Проснешься утром, подбежишь к окну – и зажмуришься от неожиданной белизны, нетронутой еще ни одним следом, кроме тонких веточек птичьих лапок, уже опробовавших поутру нежный ковер невесты-зимы.
Окровавленный снег вокруг Домашнего озера был испещрен следами множества ног. Следы мало-помалу таяли, опускались, проваливались, и их засыпало снегом. Но кровь засыпало мелкой белой крупкой быстрее, и она исчезла за несколько часов, словно и не бывало.
Ян сидел у окна, глядя, как над озером валит пушистый крупный снег. Эгле вошла неслышно, осторожно присела рядом, положила руку ему на плечо.
– Ну, как ты?
Ян молчал. Неподвижное лицо, застывший взгляд, сомкнутый жесткий рот. Эгле вздохнула.
– Они ничего ей не сделают. Я знаю. Женщины всегда чувствуют опасность, которая угрожает только им, поверь мне, Янку.
Ян оторвался от окна, положил подбородок на стол, на скрещенные пальцы.
– Я знаю. Им нужен я.
– И что? – со страхом спросила девушка.
– Ничего не поделаешь, – сказал Коростель. – Придется идти.
– Куда? Зачем? – Эгле вскочила из-за стола и стала взволнованно и быстро ходить из угла в угол, механически переставляя с места на место горшки, миски, кружки. – Чего ты этим добьешься теперь?
– Не знаю, – тихо сказал Ян. – Может быть, тогда они отпустят Руту.
– Серьезно? – Эгле уперла руки в бок. – И ты думаешь, я тебе поверила?
Коростель пожал плечами. Ему сейчас было все равно, верит ли ему кто-нибудь или нет. И он снова уставился в окно, за которым снег повалил уже просто гигантскими хлопьями, так, как он всегда идет в ночь смены года.
Эгле фыркнула, как кошка, затем схватила в охапку здоровенный чугунок и что было силы припечатала его к столу. Но Коростель на нее даже не взглянул.
– Я знаю, парень, что ты задумал. Ты ведь хочешь убить Молчуна, верно? А потом – Птицелова?
Ян молчал.
– Так вот, знай, – крикнула девушка, чуть не плача. – Если ты пойдешь к ним, я пойду за тобой. Ты понял?
Коростель не ответил. Встревоженная Эгле осторожно подошла к нему, заглянула в лицо.
Ян спал. Он уже ничего не слышал, ничего не видел и ничего уже не хотел. Кроме одного. Пальцы Коростеля судорожно сжимали стеклянистую полосатую рукоять некогда принадлежавшего Снегирю тяжелого ножа, который сумел остановить однажды могучую Силу Древес. Девушка покачала головой и осторожно вынула из его руки клинок.
Коростель не проснулся, только что-то невнятно пробормотал сквозь сон. Эгле еще раз взглянула на него, тихо вздохнула и на цыпочках вышла из комнаты, плотно притворив за собой дверь. За окнами быстро темнело.
Тем временем неподалеку от избушки Ивара-разведчика, устроив свою кудлатую голову на старой, задубевшей от холода и топора колоде, крепко спал кобольд. Он должен был сторожить, но его заменил Март, которому все равно не спалось из-за мучившей его раны в плече, и кобольд заснул этой ночью с симпатией к роду людскому. Хрум изредка причмокивал во сне, постанывал и похрюкивал, но, несмотря на это, рядом с его головой на колоде доверчиво примостилась большая сорока с длиннющим раздвоенным хвостом. Белобока тоже дремала, сунув голову под крыло, но сон ее был чуток. Умная птица знала, что ее черно-белое оперение слишком заметно на снегу. И у нее было немало врагов, которые различали только эти два цвета.