– Чушь какая-то, – пробормотал Ян. – Хлеб, конечно, полезная вещь, не спорю, но и без него можно обойтись, есть много вкусностей похлеще. Кто это тебе голову задурил?
– Вовсе даже и не задурил, – ответил мальчик, обиженно шмыгнув носом. – Это мне дед сказал.
– Шляются тут у вас, наверное, всякие бродяги, учат вас, мальцов, всяким глупостям. Поменьше слушай всяких юродивых, вот дольше и проживешь, – посоветовал Ян, который, не найдя больше в доме родственников Мотеюнаса, по-своему понял слово «дед».
– Никто у нас тут не шляется, кроме ночных, – упрямо сказал мальчик. – А дед – мой родной, он материн отец.
– Родной? – переспросил Ян. – А, ну понятно.
Он на ходу перестроился и снова пошел в атаку, опираясь на извечное преимущество взрослого над ребенком.
– Я с твоим дедушкой утром поговорю. Он с вами живет, на хуторе?
Мальчик покачал головой, во все глаза глядя на Яна.
– Если недалеко, можем сходить вместе. Ты проводишь меня к нему? Мы вместе поговорим, и ты поймешь, что просто неправильно понял его. Договорились?
– Дядя, – тихо сказал мальчик, и Ян вздрогнул. – Я не могу тебя к нему отвести. Дедушка помер.
Ян неожиданно для себя потянулся за хлебом и, взяв ломоть, откусил большой кусок кисловатого серого мякиша. Мальчик одобрительно посмотрел на Коростеля и последовал его примеру. Так в молчании они съели по куску, и мальчик рассказал Коростелю, как умирал его старый дед.
Дед долго болел, и когда пришел срок умирать, он тяжело мучился, дух никак не мог покинуть исстрадавшееся тело. Все это происходило на глазах у мальчика, все, вплоть до последнего вздоха некогда веселого, а потом постоянно стонущего, дурно пахнущего непонятного существа с ввалившимися щеками и заостренным носом. Дед изредка приходил в сознание и тогда пытался разговаривать с внуком, торопясь дать ему последний жизненный совет или наставление. Чаще всего это случалось посреди ночи, и мальчик надолго запомнил тихий шелестящий голос, переходящий в свистящий шепот, прерываемый натужным кашлем. Умирающий рассказывал мальчику о своей жизни, о том, как он сам был мальчиком, о его родителях. Мальчик услышал от деда много вещей о жизни, часть которых казалась ему странными, часть – поучительными, что-то – просто горячечным бредом или нелепицей.
Однажды дед обратил внимание на плохой аппетит мальчика. Мальчик действительно плохо ел и был очень худой, кожа да кости, как говаривала мать, когда мыла его в круглой глубокой лохани.
– Это все оттого, что ты плохо кушаешь, – прошептал дед. Он долго молчал, собираясь с силами, а мальчик сидел на полу, на старом половичке, прислонясь головой к постели. – Надо больше есть, внучек. Самое главное, кушай побольше хлебушка. В нем вся сила, вся правда в нем, если хочешь знать.
Мальчик сидел спиной к нему и слушал. Он уже привык и почти не обращал внимания на тяжелый дух, исходивший от дедовских простыней.
– Поэтому кушай, внучек, кушай хлеба побольше. А то очень уж худой ты, совсем слабенький. Вот смотри, не будешь хлеб кушать – тоже умрешь. Как я… – с трудом выдавил из себя дед и закрыл глаза, выбившись из сил. Скоро он забылся, а мальчик все сидел неподвижно, глядя перед собой в одну точку, и в глазах его был ужас.
Наутро дед умер, и мальчик внимательно смотрел с печи, как его обмывали, положив на снятую с петель широкую дубовую дверь. Старухи в черном, невесть откуда явившиеся и наводнившие дом, с шепотками и наговорами вынесли грязную воду со щелоком из дома и вылили ее куда-то в бурьян. Потом долго обряжали покойного, читали над ним заклятия и поминальные молитвы, которые должны были облегчить покойному путь в ночную страну (это слово мальчик сказал Яну спокойно и привычно, словно речь шла о соседней деревне). Мальчика заставили поцеловать деда в холодный лоб, но на похороны с собой не взяли. Он остался один в доме, опустевшем, с еще не выветрившимся тяжелым запахом, перемешавшимся с чистым свечным дымом, и дым в итоге все-таки победил, выгнал из комнат болезнь и память о смерти, не ведая, что поселилось в глазах ставшего не по годам серьезного ребенка. Мальчик посидел немного, посмотрел на пустую кровать, открыл шкаф и достал поминальный каравай с засохшей коркой. Потом он еще долго сидел в кухне, прижимая хлеб к груди, и наконец взял нож, попробовал остроту лезвия на палец и решительно взрезал каравай.
С тех пор почти каждую ночь он пробирался на кухню и ел хлеб, плача о дедушке и страшась смерти. Родители знали об этом, но не придавали значения, полагая, что от хлеба вреда не будет.
Ян неожиданно подумал, что этот мальчик напомнил ему самого себя в детстве. Одиночество было ему привычно с детства, и он всегда сам находил для себя свой «заячий хлеб», который с каждым годом оказывался все черствее и безвкуснее.
– Я думаю, ты не умрешь и так, если будешь есть хлеб как все, да и о другой еде не нужно забывать. Вон какие вкусные лепешки печет твоя мать. Это, кстати говоря, тоже хлеб, только медовый. Никто тебя больше не будет пугать смертью. А люди? Что ж, все когда-то умирают, но только каждый в свой срок. Ты согласен?
Мальчик кивнул, потом оглянулся на занавешенное окошко и поманил Яна пальцем. Коростель улыбнулся и подсел поближе.
– Ну, что такое?
– Я хлеб вообще-то не очень люблю просто так есть, – признался мальчик, – только недавно дед мне снова велел, строго так…
– Что велел? – не понял Ян.
– Ну, хлеб есть. А то, значит, умру.
– Кто это тебе опять велел?
– Да дед же опять, он ведь у меня один, – пояснил мальчик с ноткой раздражения в голосе.
– Так ведь твой дед умер? – повернул обратно к началу Коростель.
– А теперь опять вернулся, – таинственно понизил голос мальчик.
– Как это – вернулся? – обалдело уставился на него Коростель.
– А ты про ночных разве не слышал? – вопросом на вопрос ответил мальчик.
Ян замолчал, пытаясь переварить только что сказанное. Он вспомнил рассказ хозяина, деревянную маску над дверным косяком, плотные занавески на окнах.
– А почему у вас окна без ставней? Закрыли бы снаружи, никто не беспокоил бы. А ваш родовой предок их в дом не пустит, мне твой отец сегодня сказал.
– Чур дом сторожит, – подтвердил мальчик, – стекла они тоже не бьют, знают, что Чур изнутри их подпирает. А ставни мы еще с самого начала повесили, как только ночные стали приходить. Только они их срывают.
– Срывают?
– Ну да, уже несколько раз. Дернут сильно, а потом изломают и под окнами бросят. Вроде как в насмешку.
– Ну а дед что? – напомнил Ян.
– А вот и то, – таинственным голосом прошептал мальчик. – Мать с отцом про то не знают, а только я. Дед-то после смерти вернулся через неделю.
– Живой, что ли? – не понял Ян.
– Какой живой! – отмахнулся мальчик. – Как есть мертвый. Весь какой-то не то синий, не то зеленый, и глаз не видно, черные ямы вместо них, а там что-то сверкает, как все равно льдинки какие. В каком-то мешке сером, длинном, а на голове мешок поменьше.