Кинув в очередной раз взгляд на мониторы, Олежа напрягся.

– Стас, – позвал он. – Посмотри-ка... Кто это? Задремавший было Стас с усилием поднял веки и посмотрел.

– Нь... Не понимаю, – сказал он. – Баба, что ли?

– В три часа ночи? – У Олежи начался медленный процесс отрезвления. – На набережной? На этой стороне? Стас, это не глюк?

– Глюк не отражается в мониторах, – наставительно и не вполне внятно заметил Стас, которому трезветь было ни к чему. – Или ты имеешь в виду композитора? Так он мужик, к тому же, вроде, умер...

Женщина на набережной стояла и смотрела на здание отеля.

Стас икнул.

– Вур... вур... нечисть тут ночами не шляется? – озабоченно спросил он.

Олежа взглянул на него с тревогой и осторожно потрогал кобуру с оружием под мышкой.

– Я не видел, – сказал он. – Да и не верю я в них...

– То, что ты не веришь, вовсе не означает, что их нет. – Стас оглушительно рыгнул и посмотрел на монитор.

Женщина на набережной сделала несколько шагов к ограде. Олежа в своем кресле на всякий случай чуть отъехал от мониторов и сказал осипшим голосом:

– Надо идти смотреть. Кто пойдет?

Они со Стасом одновременно повернулись и уставились на мирно спящего напарника.

...Когда Стас, слегка пошатываясь, вышел за территорию отеля, светлые шорты и футболка вурдалачки маячили далеко впереди, держа курс на платный пляж. В той стороне было тихо и темно.

«Куда ее черт несет, на шабаш, что ли, торопится?» – со злостью подумал Стас и некоторое время решал, оставаться или догонять. Потом все-таки потопал следом.

Было душно. Сердце бухало, как сумасшедшее, перед глазами плыло. Он быстро взмок. Ему стало казаться, что девица не идет, а скользит над дорогой в соответствии с русскими народными сказками и новеллами Николая Васильевича Гоголя.

Он почти проскочил то место, откуда она сиганула – со страшной высоты в бездонную ночную глубину. Он бы и проскочил, если б не зацепил боковым зрением стремительно летящий вниз светлый силуэт.

И тогда, не задумываясь над тем, что делает, мгновенно протрезвев, он перемахнул ограждение и прыгнул следом.

Глава 9

Оттого ли, что за прошедшие полгода он совершенно измотал себя в борьбе с собой же и с окружающим миром, выбрал все внутренние ресурсы, все силы; или простыл под холодным августовским дождем, когда однажды пошел в магазин без зонта... Так или иначе, в конце августа, через несколько дней после отъезда Санчо Костя заболел.

Девять дней держалась температура под сорок и почти не спадала; девять дней он не мог есть и разговаривать, поскольку чудовищно опухли лимфатические узлы, к тому же заложило нос, и каждый вдох давался ему с трудом; все девять дней он метался в бреду, огненный, и перед его внутренним взором проносились живые картины из первой книги романа, которая была почти завершена: герои говорили с ним, он оказывался в пейзажах тех мест, купался в море... Но все представало в искаженном виде, это был некий сюр, вполне уместный и логичный для больного воображения.

Если бы не мама, которая, узнав, что Костик заболел, спешно примчалась с дачи и выхаживала Костю три недели, не отходила от него, спала помалу и урывками первые, самые сложные девять дней, – он бы, наверное, умер. Она поила его по глотку с ложки куриным бульоном и сладким чаем с лимоном, меняла компрессы, капала капли в нос, делала полоскания, готовила свежевыжатые соки из фруктов, просто сидела рядом и держала за руку.

Несколько раз он был на грани. Когда это началось впервые, он заплакал от жалости к себе и только повторял еле слышно, на выдохе, сухими губами: «Все... Все... Все...» – то ли успокаивая себя, то ли озвучивая свой уход. Мать внутренне до смерти перепугалась, но этот страх перед вероятной кончиной сына вот так, у нее на глазах, вдруг придал ей невероятной силы, побудил к действию. Она влила в него три ложки бульона, потом растолкла в порошок, для лучшей усваиваемости, таблетку анальгина с хинином и две таблетки парацетамола и, залив апельсиновым соком в столовой ложке, осторожно, чтобы ничего не пропало, влила следом. Его глаза закатились, он почти не дышал. Сердце билось тяжело и медленно, словно извещая с каждым ударом, что приближается к остановке. Мать быстро измерила сыну давление: шестьдесят на тридцать. «Еще час... нет, два, – решила она, – и я звоню в ‘‘Скорую’’». В «скорую» она очень не хотела звонить: боялась, что приедут врачи и обязательно заберут Костю в таком состоянии. А отдавать было нельзя. «Я не отдам, – решила она. – Сама выхожу».

Оксана уехала в командировку на второй день, как у Кости поднялась температура и он слег. Наплела, что ехать необходимо, ситуация на работе и без того не из простых; кто будет их кормить, если ей придется уйти из фирмы (последние несколько месяцев в их семье это была главная «страшилка»)? На самом деле, она вполне могла не ехать; когда заболел муж, вызвалась сама. Она бросила его, и отлично это понимала. Все было кончено с того дня, как она напросилась к Сашке посоветоваться и переспала с ним. Все было кончено – и пути назад нет. Она ошиблась в Косте. Он не справился. Она рассчитывала на него, а он ее... кинул. Кто теперь посмеет обвинить ее в бегстве от тяжело больного мужа?

Командировка продлилась шесть дней, но, рассчитав с вещами и вернувшись из Кемерово в Москву, она еще двенадцать дней жила у подруги, ни разу за все это время не позвонив домой и не справившись о Костином здоровье.

Когда она уезжала, ей показалось, что свекровь все поняла. Елена Петровна на деле вообще была гораздо умнее, чем хотела казаться. Ни та, ни другая не подали виду, хотя, сидя в такси по дороге в аэропорт, Оксана с удивлением думала: «Неужели старуха знает про меня и Сашку? Не может быть... Ни одна живая душа... Да нет, быть не может!»

Конечно, она не думала, что Костя умрет, и не хотела этого. Но и выхаживать его она не желала. Просто решила: все кончено.

...Через два кошмарных часа, каждую минуту которых Елена Петровна запомнила навсегда, Косте стало чуть легче. Давление поднялось до семидесяти на сорок, он слабо, но задышал. Она чуть не упала в обморок, когда спало ее внутреннее напряжение; удержало лишь понимание, что она не может позволить себе такую роскошь. Ведь она – единственная надежда ее сына.

Костя во сне-бреду видел прямоугольник чистого, слепящего глаза света в конце длинного коридора, и будто бы там кто-то стоял... но кто именно, было не разобрать. Потом снова начались видения, связанные с романом: на фоне свинцово-черного неба или с чудовищами, появляющимися из моря и атакующими яхту. Было страшно; он метался, кричал, пытался предупредить... Его никто не слышал.

На другой день болезнь немного отступила, и мама смогла немного поспать. Сутки спустя все повторилось. На этот раз он точно знал, что умирает, и крепко вцепился в мамину руку, молча прося не отпускать, удержать его, ибо только так можно было попытаться приостановить его уход.