– Да я уже вижу, что вы меня в одиночестве оставлять не намерены. И будете настаивать, чтобы я выговорился, а вы все это будете слушать?
– В тютельку. Сами же знаете, что это единственное, что может помочь. Пока не выговоритесь, толку не будет. Не будет толку, будет у нас депрессивный врач, а депрессия гробит людей как пулемет. Мне вам надо рассказывать, что больше девяноста процентов людей с болезнями сердечно-сосудистой системы еще и от депрессии страдают, причем скорее депрессия первична в развитии болезней? И то, что лечат сердце, а депрессию не замечают, сводит все лечение к нулю?
– Ну не знаю… Психосоматику никто не отменял, доказанная вещь… Но толку-то мне сейчас речеизливать? Я ж ничего уже не изменю и никого не воскрешу.
– А для чего вы убеждали выговориться других?
– Ну не знаю… Легче им становилось после этого, потому, наверное…
– Не придуривайтесь.
– Да с чего бы это?
– Просто очевидно же, когда потерявший близкого человека выговаривается, у него самого в ходе этого действа получается внятная картина – ни черта он не мог исправить, ни черта не могло ситуацию изменить. Все произошло так, как и должно было произойти. Никак иначе. Для этого и нужно, чтобы пациент говорил. Он же сам себе и прокурор, и адвокат, и судья, никак иначе. И когда он сам себе все выложит, убеждается в том, что не виновен в смерти. Разумеется, при условии, что действительно невиновен. Случаи типа того, что внучок бабушку специально в окошко выпихнул, чтоб квартирку получить, сейчас не рассматриваем… Потому берем те случаи, когда «я мог бы быть более всеведущим, чем Бог, и все было бы отлично». Итак, что бы вы могли сделать, чтобы сегодняшнего инцидента не было вовсе? Давайте разбирать по пунктам.
– С чего начнем день? – спросила за завтраком Вера.
– С составления плана, – фыркнула Ирка.
Бабка и Витя посмеялись тоже. Вчера в несколько мясорубок накрутили благополучно привезенной лосятины и закатили два пира – один для рабов, другой для себя. Сгоряча наготовили в два раза больше, чем могли съесть, но это совсем не пугало.
Даже Витька неожиданно для себя подумал (а ему как мужчине, вождю и раненому сделали котлеты даже с дефицитным луком), что жизнь не так и плоха, как ему казалось в последнее время.
– Что с УАЗом? – спросил он.
– Завтра будет готов. Но этот чайнажап ездит пока неплохо. Если никуда особо не соваться, то и ладно.
– Стекол для него нет?
– Валентин обещал из оконных нарезать. Эрзац, конечно, и открыть будет невозможно, но все-таки.
– Лучше бы не оконное – режется сильно.
– Лучше бы приличную машину завести, а не это дырявое угребище. Там же все в кровище, сейчас тепло станет – запахнет, как пить дать.
– Тогда в город ехать надо, а у нас отец-командир пока небоеспособен, – отметила ускользнувший от других факт Вера.
– Значит, я окружаю отца-командира заботой и лаской, – твердо намекнула Ира.
Остальные намек поняли правильно, и бабка легонечко улыбнулась, что называется «себе в усы».
После чего принялись прикидывать, что делать первоочередно, что потом. И Вера наконец-то стала записывать пункты на листок бумажки с оглавлением «План».
Как ни странно, выговориться действительно помогает. Не могу сказать, что сильно полегчало, но полегчало. Может быть, и потому, что, когда говоришь, вынужден строить фразу, это не куски и огрызки мыслей. В итоге, когда проговариваешь ситуацию, слепые эмоции превращаются в проверяемые логические построения.
– Продолжим? – осведомляется Бурш.
– Ну так ведь я все уже изложил вроде.
– Это да. Но еще с горем бороться помогает интенсивная трудовая деятельность. Чтобы думать приходилось о другом. Знакомо?
– Ну знаете, мне пока вот так терять близких не доводилось… Теоретически – да, сам советовал, – признаюсь я.
– Тогда приводите себя в порядок, умойтесь, побрейтесь, и через двадцать минут прибудет очередная партия проверенных из завода. Дополнительные руки нам очень пригодятся. Кофе, надо полагать, пить не будете?
– К черту кофе! Погодите, мне ж переодеться не во что…
– Это решаемо. Главное, что оружие есть. Уже полдела. Сейчас что-нибудь добудем.
Через двадцать минут я и впрямь уже вполне прилично выгляжу и вместе с Буршем стою у больнички, ждем транспорт с больными и ранеными. Неожиданно вылезает солнце – рахитичное такое, питерское, но оно даже греет. Тут же начинает капать с крыши.
– Не хотите завести себе щенка? – неожиданно спрашивает щурящийся от солнца Бурш.
– Нет, не думал как-то. А зачем? – растерянно отвечаю я.
– По нынешним временам полезно – никто не подберется незаметно. У меня как раз есть возможность вам подарок такой сделать. Немецкая овчарка ощенилась, детеныши замечательные. Заодно помогли бы мне общество организовать, а то у нас публика трудно организуется. Это на Западе они привыкли чуть что тут же создавать клубы-комитеты, у нас народ сырой в этом плане. Не слепляется.
– Погодите, а что за общество?
– Кинологическое, разумеется. Для обучения и дрессуры тягловых собак. Ездовых.
Я определенно теряюсь. Недоуменно смотрю на коллегу: нет, точно не шутит.
– Извините, не понимаю. Это ж на Крайнем Севере только. Джек Лондон, Аляска…
– Ничего подобного. В Европе до Первой мировой войны собаки вполне во многих местах лошадей замещали, особенно там, где лавочка маленькая и лошадь держать накладно, а товар надо развозить ежедневно. Мясники, молочники, зеленщики. Собаки возили тележки. Тот же ротвейлер – это тягловый пес. Для того и вывели. Пес мясника… Кроме прочего, мясник, бухая с выручки, вешал кошелек на шею псу, и тот, естессно, подпускал к кошельку только хозяина. Опять же выгода.
– Вы что, серьезно?
– Абсолютно. Да, кстати, во время Второй мировой собак точно так же пользовали. И связные собаки, и ездовые… Что мы использовали, что немцы. Скажете, не видели санитарных собак? С волокушами и тележками?
– Видел, но как-то не заострил внимания. А ведь действительно! Точно – были. Некоторые вообще ухитрялись сами работать: раненых отыскивали, ждали, пока заберется в волокушу, и тащили к месту сбора. Прямо сенбернары. Те тоже ведь предупреждали о лавинах и потом отлично искали пострадавших.
– Вот я о том же. Так что подумайте. Немецкие овчарки – настоящие собаки, не пожалеете. Дрессировать, конечно, придется, зато потом не нарадуетесь. С дрессировкой помогу.
– А без дрессировки никак?
– Никак, – твердо говорит Бурш. Думает минутку и продолжает: – Собака – хороший зверь. Но все же зверь. Это надо учитывать. Человека же тоже надо дрессировать. И то не факт, что после этого он человеком станет, а не продолжит быть хищной обезьяной.