Гримм убрал руки от лица. Его тянул за рукав, удивленно глядя на него, мальчик, который сидел на коленях у Джиллиан, когда он приехал в замок.
- С вами все в порядке? - обеспокоенно спросил мальчик.
Гримм кивнул головой.
- Я в порядке, малыш. Но я не лэрд, так что ты можешь звать меня просто Гриммом.
- Вы мне кажетесь лэрдом.
- Нет, это не так.
- Почему Джиллиан вас не любит? - спросил Зеки. Гримм покачал головой и недовольно повел бровью.
- Я думаю, Зеки... - ты же Зеки, правда?
- Вам известно мое имя? - воскликнул мальчик.
- Я услышал его, когда ты говорил с Джиллиан.
- Вы запомнили его!
- Почему бы и нет?
Зеки сделал шаг назад и взглянул на Гримма с явным восхищением:
- Но ведь вы могучий воин, а я, ну... Я просто Зеки, и никто не обращает на меня внимания. Кроме Джиллиан.
Гримм посмотрел на мальчика, стоявшего в позе, выражавшей недоверие и растерянность, и положил руку ему на плечо.
- Пока я здесь, в Кейтнессе, не хотел бы ты послужить мне оруженосцем, а, парень?
- Оруженосцем? - изумился Зеки. - Я не могу быть оруженосцем! У меня плохое зрение.
- Давай я буду сам судить об этом! Мне нужно совсем немногое - мне нужен кто-то, чтобы присматривать за моим конем. Он не любит стоять в конюшне, поэтому еду и питье ему нужно приносить туда, где он гуляет. Его необходимо расчесывать и холить, и на нем нужно постоянно ездить.
С последними словами Гримма оптимистическое выражение исчезло с лица Зеки.
- Ну, вообще-то, теперь некоторое время на нем не нужно будет ездить, он мчался во весь опор всю дорогу сюда, - поспешно поправился Гримм. - И я могу дать тебе несколько уроков верховой езды.
- Но я плохо вижу. Я, наверное, не смогу ездить верхом.
- Лошади очень умные, парень, их можно обучить очень многим вещам. Ну, начнем потихоньку. Сначала скажи, будешь ли ты заботиться о моем жеребце?
- Да, - выдохнул Зеки. - Буду, клянусь!
- Тогда пойдем, познакомишься с ним. Он может сторониться незнакомцев, если не я приведу их к нему, - Гримм взял руку мальчика в свою, с удивлением ощущая, как крошечная ручка утонула в его ладони. Такая хрупкая, такая знакомая! Горькие воспоминания нахлынули на него - ребенок, не старше Зеки, висящий на меча Маккейна. Он свирепо отогнал от себя горькие думы и осторожно сжал ладошку Зеки.
- Подождите минутку, - Зеки заставил его остановиться. - Вы так и не ответили мне, почему вас не любит Джиллиан.
Гримм подумал над ответом, который устроил бы Зеки.
- Я думаю, это из-за того, что я дразнил и мучил ее, когда она была маленькой девочкой.
- Вы издевались над ней?
- Безжалостно, - признал Гримм.
- Джиллиан говорит, что мальчишки дразнят только тех девчонок, которые им нравятся. Вы таскали ее за волосы?
Гримм нахмурился, задумавшись над этими словами.
- Думаю, да, раз или два, - заметил он после некоторого замешательства.
- О, хорошо! - воскликнул Зеки с видимым облегчением. - Так вы теперь ухаживаете за ней? Ей нужен муж, - сказал он как бы между прочим.
Гримм покачал головой, по его губам скользнула едва заметная тень улыбки. Он ожидал чего-то подобного.
Гримм зажал уши руками, но это не помогло. Потом он натянул подушку на голову, но снова безуспешно. Он решил встать и захлопнуть ставни, но увидел, что будет лишен даже этого маленького удовольствия, - ставни уже были закрыты. Один из многих «даров», которые присущи берсерку, заключался в потрясающе остром слухе: он давал возможность выжить в ситуациях, в которых нормальный человек не услышал бы движений затаившегося врага. Теперь это оказалось ужасным недостатком.
Он слышал ее. Джиллиан.
Все, чего он желал, были несколько часов сна - ради Христа, еще даже не светает! Неужели девушки никогда не отдыхают? Трель одинокой флейты поднималась вверх, взбиралась по каменным стенам замка и просачивалась сквозь ставни в холодный утренний воздух. Он ощущал меланхоличные нотки, назойливо стучащие в неподатливые двери его сердца. Джиллиан была в Кейтнессе повсюду: цвела в букетах на столах, сверкала в улыбках детей, была зашита в великолепных гобеленах. От нее нельзя было скрыться! Теперь она осмелилась вторгнуться в его сон навязчивой мелодией древней кельтской любовной песни, которая поднималась до звона и опускалась до стенаний, - так, что он готов был зарыдать. Как будто ей известна боль неразделенной любви! Она была красива, совершенна, благословлена родителями, домом, семьей и местностью, где она жила. Она никогда не искала любви и не могла даже представить себе мужчину, отказывающего ей в чем бы то ни было. Где она научилась с таким печальным чувством играть эту разбивающую сердце песню любви?
Гримм выскользнул из кровати, подошел к окну и распахнул ставни с таким остервенением, что они ударились о стены.
- Все еще играешь свою глупую песню, да? - позвал он. Боже, как она красива! И Бог простит его за то, что он все еще хочет ее так же сильно, как много лет назад. Тогда он сказал себе, что она слишком молода. Теперь, когда она стала настоящей женщиной, он не мог простить себе этого.
Джиллиан стояла к нему спиной, лицом к озеру, на краю скалистой расщелины. Край солнца напоминал золотой полумесяц, разрывающий серебряную гладь озера. Она замерла, и так же замерла горькая сладость песни.
- Я думала, что ты спишь в восточном крыле, - сказала Джиллиан, не оборачиваясь. Ее голос доносился до него так же ясно, как за минуту до того - мелодия, несмотря на то, что девушка находилась на двадцать футов ниже Гримма.
- Я сам выбрал себе место, птичка. Как обычно, - Гримм прислонился плечом к оконной раме, пожирая взглядом ее белокурые волосы, развивающиеся на ветру, ее гордую осанку, ее надменно поднятую голову - она смотрела на озеро, как будто едва могла выносить присутствие Гримма.
- Уезжай домой, Гримм, - холодно сказала Джиллиан.
- Я здесь вовсе не из-за тебя, а по просьбе твоего отца, - солгал он.
- Ты так предан моему отцу, это даже странно. Ты, который не может быть преданным никому, - насмешливо сказала она.
Гримм вздрогнул.
- Преданность вовсе не чужда мне. Просто очень немногие ее заслуживают.
- Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, - бросила Джиллиан через плечо.
Гримма раздражало то, что во время их словесной перепалки она даже не повернулась и не посмотрела в его сторону; это было худшее, что она могла сделать.