Хладнокровно поводив головой направо-налево, Гнат несколько раз отсканировал окружающее пространство – нет, нету. Да и хрен с ними… Ему уже начало делаться смешно от себя и своего идиотского пьяного порыва; но оставалась шкодливая – то есть, если перевести с украинского, вредная – защербинка, ощутимо царапающая его мужскую гордость: как это я пошел – и не сделал? Не сделал не потому, что мне расхотелось или не понравилось то, что предлагают, нет – просто потому, что, едрёныть, не нашел?
А еще обидная, но, в сущности, справедливая характеристика Сани: у тебя опыта сыскной работы нету…
Вот идиот, подумал он о себе, но пошел искать дальше.
И буквально через минуту сигарета едва не выпрыгнула на заплеванный асфальт из его ощутимо дрогнувших пальцев, потому что прямо ему навстречу как ни в чем не бывало, с небольшой, но весьма увесистой с виду сумкой через плечо вышел тот самый красно-коричневый ракетчик.
Да нет. Не может быть.
Точно он. Пегая бороденка, высокий лоб и морда дышит интеллектом. Длинный, что твой циркуль.
Может, опыта сыскной работы Гнат и не набрал в жизни, но зрительная память была – дай бог каждому.
Гнат лихорадочно заозирался. Где пост? Где патруль?
Ни души.
Ну, работнички! У них опыт, понимаете ли, есть! Да мне даром не нужен такой опыт, в задницу его себе засуньте, такой опыт, если у вас вот так вот разыскиваемые по вокзалу разгуливают и ни одного человека кругом!
Гнат уставился в спину прошедшему мимо красно-коричневому.
Тот шел не один. Рядом двигался средних лет мужик – моложавый и несолидный, но симпатичный с виду. Веяло от него какой-то беззлобностью. Плохим был бы Гнат командиром, если бы не чуял людей; спутника циркуля он так и ощутил: надежный, безобидный, беззлобный. Усталый. Добрым Гнат вряд ли решился бы его назвать так вот с маху, доброта – дело отдельное, смутное; но вот что злобы в этом парне не было – это да.
И третьим, слегка подпрыгивая от возбуждения, чесал рядом с мужиком пацан лет пятнадцати. Наверное, сын мужика – похож. Улыбка до ушей. Явно рад поездке.
И багажа у них было немного. Самая ерунда; по объему – только первая необходимость. Единственная тяжелая сумка – у циркуля.
Странная компания.
Трое.
Заветное число.
Еще Христос заповедал своим приверженцам численный состав первичной парторганизации: где трое соберутся во имя мое, там и я с ними… или как-то так. Гнат не силен был в вопросах веры, и повальная религиозность, пришедшая одновременно с долгожданной свободой, его порой бесила. Но трое – это наверняка пошло с евангельской поры.
А если они за кордон рвануть надумали? Поезд-то аж до Москвы!
Нет. Мальчишку так скакать не заставишь, если происходит побег. Мальчишка очевидно едет в долгожданную увеселительную поездку.
Но мальчишку можно и обмануть. Подставить.
Ты бы своего сына подставил, Гнат?
Эх, Элька… был бы у нас сын – я бы… Что – я бы? Да уж я бы – да! Все бы только ахнули…
А вот мы и посмотрим, есть у меня опыт или нету у меня опыта.
Решение созрело мгновенно. Наверное, то был последний пузырек недавнего удалого кипения: проследить, куда навострился бородатый красно-коричневый циркуль, все-все о нем и его планах вызнать досконально – и принести Сане, не кому-нибудь, а именно Сане на блюдечке.
И еще этак небрежно заметить: «Я вообще-то телку снять на вокзал забежал, смотрю – этот твой шустрит. А парней ваших на вокзале ни одного. Понятно, почему я проститутку не нашел – твои уж всех разобрали, объект пустой остался!»
Пусть тогда попробует поговорить про опыт!
От недавнего уныния не осталось и следа. Гнат подобрался и окончательно протрезвел, возбуждение было холодным, профессиональным, чисто рассудочным; водка преобразовалась в чистую энергию, как в вечном двигателе.
Спины троицы еще мелькали впереди, время от времени скрываясь за идущими им вслед – не один же циркуль с компанией собирался ехать на этом поезде… Гнат, отбросив сигарету, двинулся следом. До отправления оставалось еще более получаса.
Пока он нагонял преступников, те дошли до своего вагона: остановились, предъявили проводнику билеты, запустили ребенка внутрь, а сами остановились курнуть. Нормальные люди.
А вот что не нормально: свою явственно тяжелую сумку Циркуль оставил у себя на плече. Любой обычный человек занес бы ее в вагон и вышел на воздух налегке, с пустыми руками и плечами. Этот – не расстался. Беззлобный вот отдал свою Ребенку, чтобы тот ее внутрь занес, и поступил, прямо скажем, совершенно естественно. А вот Циркуль – нет. Ремень натянут, будто в суме кирпичи; плечи скособочены, лоб потный – но держит.
Отметим себе.
Теперь отметим номер вагона.
Ага.
И Гнат рванул к кассам: сначала задумчиво, потом – постепенно разгоняясь до торопливого шага, а потом, вне поля зрения опекаемых, – бегом.
Народу было немного – кто в наше время на дальних поездах ездит? Да еще на пассажирских? Настоящие богатые – либо воздухом, либо, ежели неспешно, как Клинтон в девяносто третьем – фирменными экспрессами, и, так или иначе, у касс они не стоят; а простонародье – куда и зачем им кататься? И тем не менее время было дорого, не стоило терять и минуты в ожидании; Гнат предъявил свое удостоверение Центра споспешествования и мимо пяти человек очереди ткнулся в окошечко одной из касс. Показал корочки и туда. Такой был закон: под какими бы крышами ни скрывались вербовочные конторы, какие бы документы они своим кадрам ни выдавали – по ним обязательно полагались транспортные и визовые льготы, иначе при постоянных переездах от мест расквартирования или отдыха к районам боевых действий и контрактники, и их владельцы натерпелись бы. Сейм питерский еще лет восемь назад принял постановление: работники международных гуманитарных фондов и иных, сходных с ними по функциям организаций, пользуются нижеследующими правами – и дальше длинный перечень.
– Если можно – в восьмой вагон, – попросил Гнат с улыбкой.
– Именно в восьмой? – переспросила пожилая добродушная кассирша.
– Да. Примета у меня: когда дело важное – обязательно надо в восьмом ехать, тогда все получится… Конечно, если в нем есть места.
– Как не быть, – сказала кассирша, точно сверчок стрекоча пальцами по клавиатуре. – Полно свободных мест. Чай, не Совдеп.
Прожаренный майским солнышком древний плацкартный вагон (над дверью из тамбура в коридор виднелась заросшая жирной копотью табличка изготовителя – какой-то там «совнархоз»; то есть, сообразил Гнат, хрущевских времен выпуск) заунывно вонял вековой пылью, вековым пассажирским потом и мерзкой синтетикой, линолеумом стен, что ли. То, несомненно, был запах Совдепа. Дверь из тамбура не закрывалась, застревала на полу; ручка, за которую Гнат попробовал было потянуть, сорвалась и обвисла на одном шурупе, бессильно болтаясь. Все, как прежде. Общечеловеческим ценностям к простонародью ходу не было. Разве что в виде цен.